К марту приготовления к предстоящему юбилею были в полном разгаре. Отливались юбилейные медали и чеканились специальные монеты, кроме того, на монетном дворе были изготовлены подарочные броши и значки. К этому времени из тюрем выпустили многих заключенных, а оставшимся сократили сроки заключения. Ко двору были допущены многие леди, которые оказались разведенными не по своей вине, чего никогда не бывало раньше. Кроме того, по всей стране были заложены первые камни мемориальных сооружений, посвященных этому великому событию. Так, например, в марте королева отправилась в Бирмингем, чтобы собственноручно заложить первый камень в здание будущего суда, а в Южном Кенсингтоне дала начало строительству здания Имперского института Т.И. Коллкетта. В мае королева приняла участие в открытии Королевского зала Народного дворца в восточной части Лондона, где ее пытались освистать какие-то социалисты и ирландские националисты, но все, к счастью, обошлось благополучно.
Ранним солнечным утром 20 июня после завтрака королева отправилась на железнодорожную станцию в Виндзоре, после чего с Паддингтонского вокзала направилась в Букингемский дворец, в котором уже собрались практически все ее родственники. «Вот и наступил этот день, — записала она в дневнике, — а я по-прежнему одна, хотя и окружена детьми и родственниками... Господь помог мне преодолеть все прошлые испытания и печали».
В тот вечер во дворце был дан «большой семейный ужин», на котором она сидела между королем Дании Кристианом IX и братом принцессы Уэльской королем Греции Георгом I. Напротив королевы находился король Бельгии Леопольд II, сын ее любимого дяди, умершего в 1865 г.
На следующий день все эти королевские особы, а также ее зять, кронпринц Германской империи Фридрих, облаченный в серебристо-белую униформу, сопровождали королеву на церковную службу в Вестминстерское аббатство. Королева ехала в открытой карете, сидя напротив принцессы Уэльской и ее дочери. Толпа так громко ликовала, что они чуть было не оглохли. Фрейлина герцогини Кембриджской леди Сомерсет отметила позже, что «улицы города были заполнены миллионами людей. Они выглядывали из окон домов, взбирались на крыши, а некоторые мужчины висели даже на дымовых трубах! Ничего подобного в Лондоне никогда не происходило. Их энтузиазм был просто неподражаем! Герцог тоже сказал нам, что не видел ничего подобного ни в одной стране мира! С того самого момента, как королева вышла из королевского дворца, ее сопровождал нестихающий рев возбужденной толпы, которая радостно приветствовала свою королеву. Мы были просто оглушены этим ревом».
Королеву в буквальном смысле слова заставляли облачиться соответствующим образом и надеть корону, но она решительно отказалась, и никто не мог переубедить ее — ни министры, ни члены семьи. Принцесса Уэльская сказала, что ее никогда еще так не оскорбляли, когда обратились к ней с просьбой поговорить на эту тему с королевой. И только герцогу Эдинбургскому, который специально по этому случаю взял кратковременный отпуск и оставил пост главнокомандующего британскими вооруженными силами в Средиземном море, удалось добиться некоторого успеха. «Ну ладно, мать, — твердо сказал он, — тебе действительно следует надеть что-нибудь более приличное». Только после этого королева уступила просьбе сына и действительно принарядилась по этому случаю. В частности, она надела самые ценные свои ордена и украсила голову симпатичной шляпкой с бриллиантами.
При ее приближении к аббатству прихожане подняли шум, криками одобрения приветствуя королеву Сандвичевых остров, быстро пряча газеты и доставая сандвичи.
Когда королева, опираясь на трость, вошла в главный собор аббатства, органист заиграл торжественный марш Генделя. Она важно прошествовала мимо рядов кресел и уселась на самое почетное место, с грустью вспомнив «своего покойного мужа, для которого это был бы самый торжественный день в его жизни».
По возвращении в Букингемский дворец был устроен праздничный обед, после которого королева и ее гости наблюдали за военно-морским парадом. Вскоре гости собрались в бальном зале, где все вручали ей дорогие подарки. На ужин королева появилась в новом платье, украшенном английскими розами, ирландским трилистником и шотландским чертополохом. А завершился этот день великолепным фейерверком, за которым королева наблюдала с балкона Китайской комнаты, «чувствуя себя полуживой от усталости».
Следующий день ознаменовался многочисленными приемами, вечеринкой в Королевском саду, военными смотрами, парадами и другими праздничными мероприятиями. Королева посетила Альберт-Холл, где встретилась с членами Королевского общества защиты животных и собачьего приюта в Баттерсли и послушала хор учащихся Итона. В Гайд-парке для десятка из тысяч детей бедняков было организовано угощение, состоящее из булочки и чая. Дети пели для нее «Боже, храни королеву», правда, по мнению королевы, немножко переврали мелодию. А после этого в небо был запущен огромный шар, и одна маленькая девочка сказала, что в корзине под шаром находится королева Виктория, которая возносится на небеса.
Череда праздничных мероприятий завершилась торжественным ужином в Королевском саду, который герцог Кембриджский так описывал своей матери: «Это был прекрасный прием, величественный и превосходно организованный. Королева вела себя просто восхитительно. Она старалась поговорить с каждым гостем и очень много передвигалась, переходя от одного гостя к другому».
Единственным неприятным для королевы моментом стало присутствие на торжествах ее внука принца Вильгельма Прусского. Она совсем не хотела приглашать его. Но кронпринцесса написала ей письмо, в котором настойчиво убеждала, что на приеме «обязательно должен присутствовать» старший из внуков. «Он остановится там всего лишь на несколько дней, — добавила она. — Конечно, он вел себя ужасно по отношению к тебе и к нам всем, но мне кажется, что будет только хуже, если мы станем обращать такое пристальное внимание на его прошлое поведение! Думаю, нам не стоит давать ему никакого повода сказать, что мы к нему плохо относимся! Он считает себя чрезвычайно важной персоной, оказывающей решающее влияние как на Бисмарка, так и на самого императора. Поскольку он малодушен, глуп, лишен чувства такта и большого ума и находится под дурным влиянием своего окружения, то просто не понимает сущности совершаемых поступков и не может адекватно оценить их... Отсутствие принца на торжествах непременно будет использовано его сторонниками против тебя, Фрица и меня!»
Как и ожидалось, принц Вильгельм воспринял приглашение как должное и не испытал никакой неловкости по этому поводу. Более того, принц посчитал, что ввиду болезни отца именно он должен представлять интересы своего деда в Лондоне. Не поставив в известность отца, он собственноручно написал королеве письмо и сообщил ей о своей готовности приехать на торжества. А вскоре пришло письмо от отца Вильгельма, в котором тот сообщал, что вполне здоров и может позволить себе такое путешествие. Королева обрадовалась и сразу же ответила ему, что будет счастлива видеть его у себя в гостях. «Итак, прощай, дорогой Фриц, — написала она в конце. — Да благословит тебя Господь на долгую и счастливую жизнь и да ниспошлет Он тебе прекрасное здоровье ради счастья и благополучия твоей страны и всей Европы. Всегда преданная тебе мама и королева Виктория». А своему внуку она отправила лишь короткую телеграмму: «Рада, что твой папа достаточно здоров, чтобы навестить нас. Берите не более двух сопровождающих».
Раздосадованный подобным поворотом событий принц Вильгельм еще больше разозлился на свою бабушку и осыпал ее проклятиями. «Пора этой старухе уже в могилу... Она создает больше проблем, чем можно себе представить. Ну что ж, Англии придется прислушаться к моим словам... Я просто не могу выразить свою ненависть к Англии».
Прием принца в Англии лишь усилил его гнев. «Принца Вильгельма и его супругу Дону[59] приняли подчеркнуто холодно и даже без намека на деликатность, — отмечала одна из немецких придворных дам. — Он лишь пару раз видел свою бабушку на придворных торжествах, а принцессу всегда ставили позади чернокожей гавайской королевы!!! Они оба вернулись домой далеко не в самом лучшем настроении».
По приезде домой принц Вильгельм сразу же отправился к деду и пожаловался ему на оскорбительный прием, оказанный им в Лондоне. А в полной мере свой гнев он излил управляющему двором кайзера. «Вильгельм открыл мне свое сердце, — вспоминал тот, — и я понял, как глубоко он ненавидит ее. Его ярость перешла всякие границы. К чему все это приведет?»
51. DIE ENGLANDERIN (АНГЛИЧАНКА)
«Вот это женщина! С ней каждый человек может иметь дело!»
