В самой Британии рабочий класс мог надеяться на улучшение жизни только двумя способами: либо благодаря помощи сверху, которая большей частью направлялась мимо цели и приводила скорее к обратным результатам, либо благодаря помощи изнутри, которая в конечном счете и позволила чего-то добиться. Помощь сверху поступала от обществ по улучшению нравов, которые занимались филантропией и наставлением «заблудших», но не желали заботиться об их образовании. Мы привыкли к рассказам историков о благотворительности великих викторианских реформистов, однако лорд Шефтсбери, столь много сделавший для облегчения участи детей рабочих, был противником любых форм демократии, а Эдвин Чедвик, поборник общественной гигиены и здравоохранения, был одним из инициаторов принятия закона о бедноте 1834 года. Если с точки зрения этих доброжелателей–реформистов рабочий класс заслуживал покровительства и назидательного руководства, то для позднейших интеллектуалов, как мы увидим, пролетариат уже стал предметом идеализации.
Классовая разобщенность спровоцировала не только политическую активность определенного направления, но и интеллектуальную реакцию. Правда, и в этом случае авторы искали универсальных решений, опираясь на абстрактное теоретизирование. В 1859 году Джон Стюарт Милль в своей книге «О свободе» задался целью дать определение свободы личности в рамках общества с конституционным правлением. Какие ограничения государство вправе наложить на гражданина, и гарантий каких свобод гражданин вправе ожидать? Ответ Милля гласил, что отдельная личность свободна делать все, что не вредит другим. Это было блестящим решением поставленной задачи, однако именно вера в первичность индивидуальной свободы заставляла, несмотря на поддержку предоставления женщинам политических прав, с опасением говорить о перспективе тирании большинства. «Прогрессивный» мыслитель Милль так и не смог перешагнуть границу, отделявшую его от рабочего населения Британии и Европы.
Несмотря на всю разницу во взглядах на судьбу рабочего класса, аристократы Грей, Шефтсбери и Солсбери разделяли с Чедвиком, Миллем и Марксом безлично–объективное представление о рабочих как о единой, однородной массе. Это представление подкреплялось стремительным приростом населения в Британии и других индустриальных странах — между 1800 и 1914 годом число европейцев увеличилось со 180 до 460 миллионов человек. Многие, включая политиков, художников и философов, смотрели на прибывающее море низших социальных классов как на чумную напасть. Эти настроения достигли апогея в первые десятилетия XX века, когда члены «цивилизованной» элиты с ужасом наблюдали за последствиями введения в Европе всеобщего начального образования. Отнюдь не рассматривавшие образование как средство превращения рабочего в ответственного гражданина. многие из них с отчаянием полагали, что перегородка, отделяющая элиту от масс, вот–вот рухнет. Цивилизация становилась уделом тонко чувствующего меньшинства, осознававшего себя в смертельной опасности.
Те, кто считал иначе, мало что могли предложить людям, стоявшим ниже на социальной лестнице. Ведомые целью просвещения средних классов и облагораживания, и одновременно приручения, рабочих, филантропы вынимали из частных особняков сокровища искусства и культуры, чтобы вновь сделать их доступными всеобщему обозрению, на сей раз в галереях и музеях. Государственные власти вскоре взяли эту роль на себя, и в каждой западной столице возникли национальные галереи и музеи, скопированные позднее всеми крупными городами вообще. Поскольку умение ценить искусство само по себе считалось признаком цивилизованности, автоматически предполагалось, что знакомство с великими шедеврами окажет цивилизующий эффект на массы.
Тем временем рабочие уже начали помогать себе сами. Один из первых сигналов того, что люди готовы активно сопротивляться экономике «безудержного» капитализма, прозвучал в 1834 году, когда шесть сельскохозяйственных рабочих из деревни Толпадл в Дорсете, объединившихся, чтобы бороться с понижением расценок на их труд, были приговорены к заокеанской ссылке. Массовые демонстрации, вызванные новостями о вердикте, заставили правительство пойти на амнистию. Открытые сходки и даже бунты служили средством выражения народного недовольства уже давно, однако если до 1815 года такие собрания носили либо антикатолический. либо антифранцузский характер, то после Ватерлоо их стали использовать для политического давления на власть. Веллингтон растерял большую часть популярности, заработанную победой над Наполеоном, когда четыре года спустя его конница с саблями наголо разогнала стотысячную толпу собравшуюся на демонстрацию в поддержку парламентской реформы в манчестерском парке Сент–Питерс–Филдс. В ходе этих событий, названных «Питерлоо», были ранены 400 и убиты 11 безоружных людей.
Закрепление политического бесправия рабочих законом о реформе 1832 года, закон о бедноте 1834 года, отсутствие упоминания о совершеннолетних мужчинах в законе о фабриках 1833 года и учреждение в 1835 году регулярной британской полиции — все это привело к рождению первой массовой рабочей организации, чартистского движения. В «Народной хартии», составленной в 1838 году основателями Лондонского объединения рабочих, перечислялись шесть требований: право голоса для всех мужчин, парламентские выборы ежегодно, баллотирование (тайное голосование), равновеликие по числу избирателей округа; отмена имущественного ценза для кандидатов в парламент; наконец государственное жалование для парламентариев. Если популярность чартизма показала, что значительной части населения необходимы действительные политические права, то его неудача (после 1848 года движение сошло на нет) означала, что даже в так называемый «век реформ» разумных доводов, популярности и эффективной пропаганды оказалось недостаточно, чтобы добиться реальных перемен.
Подлинная возможность для перемен в жизни трудящихся родилась на свет благодаря процессам той самой индустриализации, которая сравнительно недавно обрекла их на столь жалкое существование. Переворот в области средств коммуникации — строительство железных дорог, распространение телеграфа и колоссальное увеличение газетных тиражей (почти в десять раз между 1836 и 1880 годом) — создал серьезные шансы для самоорганизации рабочих. Мелкие профсоюзы начали появляться еще с 1840–х годов: Шахтерская ассоциация была основана в 1841 году, в 1851 году группа разрозненных инженерных союзов сформировала Объединенное общество инженеров, насчитывавшее 11 тысяч членов; в 1868 году лидеры профсоюзов, собравшиеся в Манчестере, представляли уже около 100 тысяч членов. С самого начала, и в отличие от рабочих других европейских стран, британские профсоюзы (тред–юнионы) избрали средством отстаивания своих интересов представительство в парламенте. В 1874 году два шахтера были избраны от Либеральной партии, а в 1880 году к ним присоединился Генри Бродхерст, секретарь британского Конгресса тред–юнионов. При этом выяснилось, что, несмотря на директивы руководства партии, местные организации либералов с неохотой поддерживают рабочих кандидатов. В 70–х годах по стране прокатилась волна профсоюзных забастовок против снижения заработной платы. В 1886 году Конгресс тред–юнионов сформировал Трудовой избирательный комитет и выставил Кейра Харди как первого в истории кандидата в парламент от рабочей организации. Низкие результаты Харди на всеобщих выборах 1888 года убедили его, что рабочим, если они хотят видеть своих кандидатов в парламенте, нужна полноценная политическая партия со столь же мощной организацией и избирательным штабом, как у консерваторов и либералов.
В 1888 году была образована Шотландская лейбористская (трудовая) партия, и в 1890–х годах независимые трудовые партии стали возникать во всех британских городах. Профсоюзное движение также значительно закрепило успех и вызвало немалое сочувствие у британцев после серии забастовок, которые оказались в центре внимания нации, — самой известной из них стала забастовка 1888 года в восточном Лондоне, которая была организована на спичечной фабрике «Брайант энд Мэй», где работали одни женщины. Уже на выборах 1892 года Кейр Харди впервые завоевал для лейбористов место в парламенте, а в 1893 году на собрании в Брэдфорде, созванном в поддержку забастовки пожарных, было торжественно объявлено об основании общенациональной Независимой лейбористской партии. Необходимость в парламентском представительстве еще острее дала о себе знать в 1901 году, когда лорды–судьи пригрозили оштрафовать железнодорожные профсоюзы за экономический ущерб, причиненный забастовкой их членов. Чтобы не допускать впредь принятия таких решений, тред–юнионам требовалось стать частью законодательной власти.
Пока представители верхних слоев общества терзались страхами о том, что будет, если дать британским рабочим гарантии человеческих условий труда, доступ к образованию и избирательные права, пролетариат, руководствуясь собственным пониманием положения, попросту брал дело в свои руки. Профсоюзы, в противовес другим общественным институтам, были учреждениями открытыми и демократичными, и их представители являлись, как правило, людьми дальновидными, трудившимися на благо многочисленных членов союзов и сообществ. Однако многие трудящиеся не просто стремились к более высокой зарплате и лучшим условиям жизни. Они создавали организации и посылали представителей в парламент потому, что хотели жить в ином обществе — в обществе, где социальные привилегии и благородное происхождение не означали автоматически причастность к управлению страной. Поколения, взращенные индустриализацией, не связывала древняя сельская иерархия и представление о том, что сквайру всегда лучше знать. Как и их предкам в XVII веке, этим людям требовалось общество, признающее и защищающее достоинство простолюдина. Именно эта потребность, а вовсе не сочинения политических философов, легла в основание доктрины либерального социализма.
