Но однажды в августе гром грянул среди ясного неба. Сначала московское радио, а потом и газеты сообщили о том, что через пять дней начнется судебный процесс над Зиновьевым, Каменевым и еще четырнадцатью членами «антисоветского террористического центра». Два бывших партийных лидера, на основе теории «моральной ответственности» за убийство Кирова, уже были осуждены на десять лет каждый, тысячи их сторонников были или брошены в тюрьмы или депортированы. Казалось, что этих жертвоприношений на тризну по Кирову было достаточно. Как и многие мои товарищи, я был потрясен этой злонамеренной затеей до глубины души. Но Сталину этого было мало. Он снова вытаскивал на свет труп несчастного Кирова и использовал его, чтобы избавиться от своих уже поверженных и раскаявшихся критиков и противников. Тональность статей в «Правде» не оставляла сомнений в исходе процесса. Каждая строка указывала на смертный приговор, но мы в миссии просто не могли в это поверить. Кобецкий, в прошлом секретарь Зиновьева, старел у нас на глазах. Этот обычно разговорчивый человек хранил глухое молчание, проводя целые дни в своем кабинете, где он часами слушал радио и беспрерывно курил. Во время процесса эмоциональная атмосфера в миссии напоминала дурной сон. Мы избегали говорить о том, что казалось сплошным безумием, каким-то диким вывихом со всех возможных точек зрения.
Читая сообщения в газетах, мы не верили своим глазам, что Зиновьев, Каменев, Смирнов и другие публично признали себя виновными в чудовищных и совершенно очевидно невозможных преступлениях. Их «признания» были полны нелепостей и противоречий и состояли исключительно из общих заявлений и намерений. Не было никаких ссылок на конкретные действия или документы. Ни один человек, знакомый с фактами и методами «юстиции», которые уже применялись по делу Кирова, не мог принимать иначе как зловещий трагикомический спектакль бойкие показания обвиняемых о «Ленинградском центре», который готовил убийство Сталина и свержение советской власти с помощью иностранных держав. Это стало особенно отвратительным, когда на мгновение трагическая правда прорвалась через этот бесстыдный спектакль.
Смирнов неожиданно отступил от заготовленной ему роли и на вопрос прокурора: «Когда вы вышли из состава центра?» – неожиданно ответил: «Я никогда и не собирался выходить из состава центра потому, что неоткуда было выходить».
Вышинский с удивлением и нажимом: «Разве центр не существовал?»
Смирнов устало: «О чем вы говорите?»
Но такие человеческие проблески были крайне редки. Кошмар возобновлялся, и этот полунасмешливый и полубезумный диалог продолжался.
Для нас, старых членов партии, эти процессы представлялись сплошной выдумкой. Не могло быть и речи о том, чтобы верить этим признаниям. Мы знали этих людей, мы работали с ними со времен революции и Гражданской войны. Мы также знали, что в советских условиях то, в чем они признавались, было невозможно. Но нам от этого было не легче. Основную аудиторию составляло новое поколение, которое не знало своего прошлого. Им надо было просто верить, и у них не было никакой другой информации, кроме собственных признаний обвиняемых и сыпавшихся на них со всех сторон разоблачений и проклятий. Никаких критических статей в газетах или журналах, никаких публичных дискуссий или частных бесед – только шепотом за закрытыми дверьми. Нам, кто жил при советской системе, было ясно, что молодое поколение в целом поверит этим чудовищным выдумкам.
Но нам казалось невозможным, чтобы внешний мир принял это чудовищное действо всерьез. Мы полагали, что в мире есть немало зрелых людей, проницательных политиков и журналистов, которые смогут отличить факты от вымысла. Но мы ошибались. С помощью «либеральных» журналистов и «попутчиков», которые сами хотели быть обманутыми, Сталин сумел убедить остальной мир в том, что его война на уничтожение со своими соперниками за власть есть «защита социалистического отечества» от невиданного нашествия полчищ мерзких предателей. «Загадка московского процесса» объяснялась ими с циничной простотой: Троцкий в своей отчаянной борьбе за власть вступил в сговор с нацистами, фашистами и японскими милитаристами для того, чтобы свергнуть режим Сталина. Новый друг демократий, Сталин, вовремя вскрыл этот заговор и заслуживает благодарности за своевременный срыв «зловещих» планов Троцкого.
Во время «процесса шестнадцати», когда я читал сообщения телеграфных агентств и слушал радиопередачи, в моем сознании навязчиво пульсировал один-единственный вопрос. Для нас не было вопроса в том, верить или не верить признаниям. Мы знали, что они были продиктованы Сталиным и ОГПУ. Но в то время мы не знали и не могли понять цели этой чудовищной затеи. Для чего Сталин поднимал этот ураган страха и ненависти, деморализуя советскую систему и нанося ущерб ее престижу в глазах международного сообщества?
Мы все думали, что невероятная бездна самоуничижения, в которую низвергли себя шестнадцать обвиняемых, по крайней мере спасет их от расстрела. В конце концов, разве они не были друзьями Ленина и товарищами Сталина? Нельзя же расправиться с ними как с «бешеными псами».
Я перебирал в уме различные прецеденты. После революции крупные судебные процессы почти никогда не оканчивались расстрелами. В первые годы многие антибольшевистски настроенные социалисты просто изгонялись из страны. Суд над эсерами в 1922 году завершился только условными смертными приговорами, хотя обвиняемые фактически боролись с советской властью с оружием в руках и организовали покушение на жизнь Ленина. Из обвиняемых, проходивших по «шахтинскому делу», лишь несколько были приговорены к смерти, остальные получили непродолжительные сроки, и скоро им было разрешено работать на промышленных предприятиях Сибири. Обвиняемые по делу Рамзина, которые признались в подготовке вооруженной иностранной интервенции в сговоре с французским генштабом, после отбывания непродолжительного заключения были помилованы и восстановлены в прежних должностях. На следующем процессе меньшевиков обвиняемые, обвинявшиеся в аналогичных преступлениях, были приговорены к длительным срокам лишения свободы. Судебный процесс над Торнтоном и другими английскими инженерами в 1933 году – я был на этом процессе – закончился умеренными приговорами. Нет, до сих пор Сталин никогда не проливал кровь своих бывших товарищей, с которыми он работал не один год и которые принадлежали к старшему поколению лидеров Октябрьской революции. Было просто невозможно предположить, что этот процесс будет иметь какой-то другой исход.
Эта надежда подогревалась поступившими сообщениями о восстановлении накануне процесса института помилования, отмененного после убийства Кирова. Это, совершенно очевидно, было сделано в интересах Зиновьева и обвинявшихся вместе с ним товарищей. Никому из нас не пришло в голову, что это была всего лишь приманка, имевшая своей целью склонить обвиняемых к «признанию».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
