А в российских газетах, после первого сообщения в «Известиях» о моем внезапном исчезновении, поднялась паника. «Чеченские тайные спецслужбы» выкрали вдову Дудаева из-под носа у ФСК!!! Каждый день приносил новые версии и догадки. Был объявлен розыск, газеты пестрели моими фотографиями. Спрашивали у моего отца, он ничего не знал. «Приехали чеченцы, она с ними уехала». Перед нашим отъездом договорились, что только тогда, когда мы будем в безопасности, дней через десять, он сможет открыться. Некоторые журналисты в своих статьях высказывали реальные опасения: «Кому мешала вдова Дудаева?» Все сходились на «партии войны». Из Дании сделал заявление представитель Чеченской республики и племянник Джохара Усман Ферзаули: «Возможно, она просто находится в одном из российских городов, у родственников…» В ответ возмущенный отец тут же заявил: «В российских городах у нас родственников нет, и никакого племянника Ферзаулина у Джохара никогда не было!» После этого случая мы еще долго шутливо называли Усмана «Ферзаулиным». Наконец, задним числом пришло известие о телевизионном интервью с финской журналисткой, запутавшее всех окончательно. Как могла «она» очутится в Финляндии, когда в этот же день давала показания в генпрокуратуре?
Каждый день Мовсуд приносил газеты с новыми статьями о нашем побеге. Украинские газеты занялись их перепечаткой, и мне пришлось засесть дома. Украинские друзья решили отправить нас в самое безопасное место — в одно из сел Западной Украины — и ранним утром на легковой машине отвезли в Прикарпатье. Я любовалась, глядя в окно на игрушечно-красивые домики среди зеленых невысоких гор. Почти возле каждого «пряничного» домика — такой же сказочный колодец или часовенка. Возле одного из таких домиков, рядом с овальным озером, нас встречал его хозяин Николай. Депутаты уехали, а Николай повез нас показывать «местные достопримечательности». Когда мы проезжали по одной из улиц ближнего села, внутри меня неожиданно тихо зазвучала песня. Ее нежный грустный мотив я слышала в далеком детстве: «Гуцулка Ксения… Я тебе расскажу о любви…» Я начала напевать эти слова, Николай посмотрел на меня. «Сейчас, мы как раз проезжаем мимо дома Ксении. Здесь гуцулы живут…» — сказал он. Деревянный большой дом Ксении стоял на холме, от дома к дороге вилась узкая тропинка.
— А где она сейчас? — спросила я Николая.
— В начале этого века уехала в Америку. Нет и влюбленного юноши, написавшего для нее песню. А старый дом все стоит, как будто их ждет. Осталась только песня…
Мы поехали дальше. Село, в котором жил Николай, находилось на берегу прозрачной речки. Чуть правее, на самой окраине села, возвышался одинокий большой крест. «Мы его недавно поставили, — объяснил Николай. — Раньше не разрешали». Зеленые, поросшие густым сосновым лесом, невысокие горы расстилались до самого горизонта. «В этих лесах, — рассказал нам Николай, — погибли местные партизаны. Западная Украина сопротивлялась до семидесятых годов. А под крестом раньше был тайный «схрон» — грот — с выходом к реке, его пробил ручей. В этом «схроне» скрывался командир с женой и двадцатилетним ординарцем. Его жена родила в нем девочку, кормила грудью всего четыре дня, потом пришлось ее отдать в село. В земле ребенок не выжил бы. Добрые люди вырастили девочку, она вышла замуж за моего брата. А командира выдал предатель. Русские солдаты подогнали большую пушку и с противоположного берега, прямой наводкой, расстреляли «схрон». Он стал им братской могилой. Они все там лежат…» — закончил свой грустный рассказ Николай.
Я потрогала круглый веночек из цветов, сиротливо свисающий с креста, от прикосновения моих пальцев тонкие белые бумажные лепестки дрогнули и задрожали.
Ночью мне приснилось березовое кладбище на Ивантеевке. На могиле моей мамы устанавливали белый мраморный памятник. В изголовье могилы вырыли большую дыру для «ножки», чтобы памятник не упал. Цветным прозрачным облачком из нее вылетела мамина душа. «Ну, как? Не скучно вам там?» — поинтересовалась я. «Да уж привыкли, — отвечала мама. — Только два дня назад, живой, похоронили одну молодую женщину. Все кладбище слышало, как она под землей билась и кричала!»
Березы трепетали, каждым листочком отражая майское солнце… Я посмотрела на календарь, ранним утром в этот день должны были поставить памятник, о котором я совсем забыла. Может быть, действительно там кого-то так и похоронили, мама всегда говорила правду.
Вечером к нам пришли гости, брат Николая со своей женой. Сорокалетняя женщина уже ничем не напоминала маленькую, рожденную в «схроне» девочку, но она принесла показать нам единственное свое сокровище, два письма, написанные ее родителями. Какой же любовью и нежностью дышала каждая их строка! «Доню, моя доню, — писала ее мама. — Я ли тебя не кохала бы, я ли не голубила бы, если бы нас не разлучили…» А отец, мужественно прощаясь с дочкой, в своем письме пояснял: «Если мы погибнем, знай, за Свободу «ридны Украйны», не верь, чтобы ни говорили «злыдни людины»…
«Как были похожи украинские «бендеровцы» на наших чеченских «бандитов-террористов», на «лесных, зеленых братьев» Прибалтики, азиатских басмачей и афганских душманов. Никто из этих «злодеев» никогда не покушался на Россию, каждый из них только защищал свою родную землю.
Мы жили в украинском селе Шишеры уже две недели, скучали и ловили в похожем на зеркало озерке маленьких карасей. Мовсуд сразу поймал 18 карасиков, а я только 7. Украинская красавица, жена Николая, Мария, научила меня готовить вкусные котлеты из сыроежек. Тем временем наши депутаты ломали головы, как нас переправить в Прибалтику без моего паспорта. Изнывающему от скуки Мовсуду ночью приснился Джохар. Он сидел с ним рядом на кровати, улыбаясь, хлопал его по плечу и говорил: «Ты не знаешь, как я тебя люблю». После этого сна Мовсуду стало легче переносить добровольное заточение.
Чтобы нас немного развеселить, в субботу Николай пригласил «на шашлыки» своего друга, живущего в соседнем селе… Мы познакомились, собрали хворост, развели в саду за домом Николая костер и… скоро запах шашлыка поплыл по цветущему саду. Потом Николай с другом выпили «украинской горилки». Мы отказались, что повергло их в крайнее удивление, оно возросло еще больше, когда Мовсуд пояснил:
— Мусульмане не пьют, даже те чеченцы, которые позволяли себе это раньше, теперь во время «джихада», священной войны с российскими оккупантами — перестали пить.
— Так вот почему вы побеждаете! Если уж вы перед «горилкой» устояли, то и перед всем российским войском точно выстоите!
Друг Николая принес из дома гитару, они обнялись и запели. Дымок от костра, поднимаясь все выше и выше, обволакивал темнеющие кроны деревьев и таял в ночном далеком небе. Языки пламени, рассыпаясь искрами, смешивались со звездами, которые вдруг опустились и оказались прямо над нашими головами. Как они пели! Пели не только их голоса, пело все вокруг нас. В такт, мерно покачиваясь, шелестела листва в саду, в которой жил и пел каждый отдельный листик, каждая травинка пела свою собственную таинственную песенку, которые все вместе сливались в один нежный и проникновенный, мощный, благодарный хор. Гимн жизни на земле, ее Создателю. Волшебная, незабываемая ночь! А из моих глаз, наконец-то, хлынули слезы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
