Иными словами, цена подтверждения ваших слов равна внешнему шансу на то, что вас оспорят. Мы все готовы утверждать: “Я знаю, каков я, и знаю, на что это похоже — быть мной!” Возможно, это так и есть — в некоторых аспектах, но это надо еще проверить действием. Вполне может случиться, что вы обнаружите, что на самом деле вовсе не знаете так хорошо, каково это — быть вами.
Д.К.Д.
26
ДАГЛАС ХОФСТАДТЕР
Беседа с мозгом Эйнштейна
Ахилл и Черепаха случайно сталкиваются на берегу восьмиугольного пруда в Люксембургском саду в Париже. Пруд этот всегда служил излюбленным местом для лодочных прогулок молодых парочек; в наши дни их лодчонки зачастую бывают оснащены моторами и радиоуправлением. Впрочем, все это к делу не относится… Итак, стоит приятный осенний денек.
АХИЛЛ: Вот это сюрприз! Госпожа Черепаха! Я думал, что Вы вернулись в пятый век до нашей эры.
ЧЕРЕПАХА: А как насчет вас? Я-то частенько прогуливаюсь по столетиям. Это полезно для здоровья; к тому же, мне нравится в погожий осенний денек бродить среди кустов и деревьев, глядя, как растут, стареют и умирают детишки, чтобы в один прекрасный день им на смену пришло новое поколение таких же безмозглых, но проказливых человеческих существ. Должно быть, принадлежать к этому слабоумному роду весьма хлопотно. Ох — простите! Я совсем запамятовала, что беседую с представителем этой благородной расы. Разумеется, вы — исключение (которое, как утверждает человеческая “логика”, только подтверждает правило). Иногда вы говорите по-настоящему умные вещи о человеческом положении (хотя ваши замечания и были в какой-то мере случайными и непредвиденными.) Мне повезло, Ахилл, что из всех людей я знакома именно с вами.
АХИЛЛ: Как это мило с вашей стороны говорить обо мне подобные вещи. Я уверен, что почти не заслуживаю ваших комплиментов. Кстати о нашей случайной встрече: я пришел сюда, чтобы посоревноваться в беге с одним приятелем. Но он не явился: наверное, взвесил свои шансы на победу и решил провести время с большей пользой. Таким образом, я оказался совершенно свободен и намереваюсь провести этот денек, прогуливаясь по парку, наблюдая за людьми (и черепахами) и предаваясь философским размышлениям — как вы помните, это мое хобби.
ЧЕРЕПАХА: Да, разумеется. Мне и самой пришла в голову парочка довольно забавных идей. Хотите, поделюсь?
АХИЛЛ: Я буду в восторге — конечно, если вы не попытаетесь поймать меня в какую-нибудь из ваших коварных логических ловушек.
ЧЕРЕПАХА: Коварных ловушек? Право, это клевета! Я — и коварство? Я мирное создание, никому не мешаю и веду спокойную травоядную жизнь. Мои мысли текут себе среди странностей и завихрений жизни. Я, скромный наблюдатель явлений, ползу и бросаю слова на ветер. Ничего особенного. Не волнуйтесь — в этот погожий денек я всего лишь хотела поболтать о мозгах и разуме — и как вы знаете, эти вещи не имеют ничего — абсолютно ничего — общего с логикой.
АХИЛЛ: Ваши слова меня успокаивают, госпожа Ч. Мне очень любопытно послушать, что вы скажете, даже если в этом и нет ничего особенного.
ЧЕРЕПАХА: Вы очень терпимы, Ахилл, а это похвальное качество. Итак, мы вступаем на нелегкую дорогу. Позвольте мне облегчить нашу задачу, начав с аналогии. Вы знакомы с пластинками, не так ли? Это такие покрытые дорожками пластмассовые диски, на которых отпечатаны миниатюрные, почти микроскопические узоры.
АХИЛЛ: Разумеется. На них записана музыка.
ЧЕРЕПАХА: Музыка? Я думала, музыка — это что-то для слушания.
АХИЛЛ: Конечно. Но пластинки можно слушать!
ЧЕРЕПАХА: Представляю. Наверное, их надо поднести поближе к уху. Но даже так, музыка от них должна получаться ужасно тихая.
АХИЛЛ: Вы, конечно, шутите, госпожа Ч. Неужели вы никогда не слушали музыки, записанной на пластинку?
ЧЕРЕПАХА: По правде говоря, иногда мне случалось, взглянув на пластинку, напеть пару мелодий. Вы это имеете в виду?
АХИЛЛ: Сомневаюсь. Видите ли, пластинку кладут на такой вращающийся столик, на нее опускают тонкую иглу, прикрепленную к длинной ручке.... Впрочем, всех деталей этого дела я и сам не знаю, но в результате вы слушаете восхитительные звуки музыки, которые исходят из так называемого “динамика”.
ЧЕРЕПАХА: Понимаю… но не совсем: почему бы нам не использовать сразу динамик? Зачем нужны все остальные приспособления?
АХИЛЛ: Дело в том, что музыка записана не в динамике, а на пластинке.
ЧЕРЕПАХА: На пластинке? Но ведь пластинка находится здесь, перед нами, вся целиком, а музыка, насколько я знаю, звучит постепенно, нота за нотой.
АХИЛЛ: Вы правы — но хотя пластинка, как вы изволили выразиться, “здесь вся целиком”, звуки из нее можно извлекать постепенно. Идея такова: игла постепенно скользит по дорожкам пластинки и вибрирует, встречая микроскопические препятствия-узоры. В них каким-то образом и закодированы музыкальные звуки. Потом эти звуки обрабатываются и передаются на динамик, чтобы оттуда попасть в наши жадно ждущие уши. Таким образом, нам удается слушать музыку “нота за нотой”, как вы сказали. Не правда ли, восхитительный процесс?
ЧЕРЕПАХА: Восхитительно сложный, с этим-то я соглашусь. Но почему бы им не поступить как я — просто повесить пластинку на стену и наслаждаться ее красотой целиком, вместо того, чтобы делить ее на микроскопические кусочки? Что за мазохистское удовольствие, цедить красоту по капле? Я всегда была против мазохизма.
АХИЛЛ: Боюсь, что вы совершенно превратно поняли природу музыки. Понимаете, музыку необходимо слушать постепенно. Никто не может наслаждаться внезапным звуковым взрывом — уверяю вас, это невозможно.
ЧЕРЕПАХА: Ладно, согласна. Все ноты сразу — это уж чересчур. Но почему бы вам, людям, не имитировать меня — повесьте себе пластинку на стену и сразу охватите взглядом все ее красоты! Это же так очевидно! В конце концов, они же все там, не так ли?
АХИЛЛ: Неужели вы можете отличить по виду поверхность одной пластинки от поверхности другой? Мне они все кажутся одинаковыми — как Черепахи.
ЧЕРЕПАХА: Ну, это замечание я, пожалуй, не удостою ответа. Вы и сами знаете, что они различаются так же, как два музыкальных произведения, скажем, Баха и Бетховена.
АХИЛЛ: На мой взгляд, они весьма похожи.
ЧЕРЕПАХА: Вы же сами утверждали, что все музыкальное произведение записано на пластинке. Значит, если произведения различны, то и пластинки должны различаться ровно настолько же.
АХИЛЛ: Что ж, здесь с вами не поспоришь.
ЧЕРЕПАХА: Спасибо, что вы хотя бы с этим согласились. Итак, если все произведение написано на поверхности пластинки, то почему бы не охватить всю его красоту одним взглядом? Наверняка, удовольствие от этого станет гораздо интенсивнее. И согласитесь, что каждая часть произведения при этом остается на своем месте; соотношение частей не теряется, как это произошло бы, если услышать сразу все звуки.
АХИЛЛ: Во-первых, госпожа Ч, у меня неважное зрение, и потом…
ЧЕРЕПАХА: Ага! Я придумала другое решение! Почему бы вам не повесить на стену ноты вашего любимого произведения с тем, чтобы, поглядывая на них время от времени, наслаждаться их прелестью, как вы наслаждаетесь прелестью картины? Согласитесь, в них — вся музыка, до последней мелочи.
АХИЛЛ: Должен признаться, что мои эстетические возможности не простираются так далеко: я не умею воспринимать глазами символы на нотном листе и получать от этого такое же удовольствие, как и от слушания музыки.
ЧЕРЕПАХА: Печально слышать. Сколько времени бы это сэкономило! Вместо того, чтобы терять целый час, слушая симфонию Бетховена, вы могли бы, открыв глаза утром, осмотреть ее всю за какие-нибудь десять секунд — и встать, приятно освеженный и готовый к трудовому дню!
АХИЛЛ: Бедный Бетховен, госпожа Ч, бедный Бетховен… Вы его обижаете!
ЧЕРЕПАХА: Вовсе нет. Бетховен — второй среди моих любимых композиторов. Я провела долгие минуты, обозревая его прекрасные работы, как на пластинках, так и на нотных листах. Вы не можете себе представить, как элегантны скульптурные формы на некоторых его пластинках!
АХИЛЛ: Признаю, вы уложили меня на обе лопатки. Все-таки это странный способ наслаждаться музыкой! Впрочем, насколько я вас знаю, вы вообще личность со странностями, и ваши отношения с музыкой не особенно выделяются из ряда ваших остальных чудачеств.
ЧЕРЕПАХА: Благодарю за снисхождение. Как бы вам понравилось, если бы какой-нибудь из ваших приятелей “объяснил” бы вам, что вы никогда не понимали картин Леонардо — что на самом деле, их надо слушать, а не смотреть на них. Эта картина, сказал бы он, продолжается шестьдесят две минуты, содержит восемь частей, и в некоторых из них — только оглушительный звон десятков колоколов.
АХИЛЛ: Странная манера воспринимать картины. Но…
