Было четверть восьмого утра девятнадцатого июля, и тени их были еще очень длинными. Они ехали целый день и лишь несколько раз останавливались для короткого пятиминутного отдыха. На ленч в Рэндольфе у них ушло всего полчаса. Никто из них не жаловался, хотя после шести часов непрерывной езды на мопеде тело Ларри онемело, и он чувствовал себя так, словно в него вонзили множество иголок.
Теперь они стояли рядком перед металлическим забором. Внизу под ними расстилался город Стовингтон, вид которого не слишком изменился с тех пор, как Стью Редман смотрел на него в последние два дня своего заточения. За забором и лужайкой, которая когда-то выглядела аккуратно, а теперь заросла и была усыпана листьями и ветками, занесенными сюда ветром во время послеполуденных гроз, стояло само здание высотой в три этажа. Ларри предположил, что большая часть его скрыта под землей.
Место было пустынным и тихим.
В центре лужайки была надпись:
СТОВИНГТОНСКИЙ ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ ЧУМЫ
ЭТО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ!
ПОСЕТИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ НА ГЛАВНОЙ ПРОХОДНОЙ
Внизу была еще одна надпись, и на нее-то они и смотрели:
ПО ШОССЕ № 7 ДО РУТЛАНДА
ПО ШОССЕ № 4 ДО ШУЙЛЕРВИЛЛЯ
ПО ШОССЕ № 29 ДО I-87
ПО I-87 НА ЮГ ДО I-90
ПО I-90 НА ЗАПАД
ЗДЕСЬ ВСЕ МЕРТВЫ МЫ ЕДЕМ НА ЗАПАД В НЕБРАСКУ
СЛЕДУЙТЕ ЗА НАМИ СЛЕДИТЕ ЗА НАДПИСЯМИ
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР
ФРЭНСИС ГОЛДСМИТ
СТЮАРТ РЕДМАН
ГЛЕНДОН ПЕКВОД БЭЙТМЕН
8 ИЮЛЯ 1990 ГОДА
— Гарольд, дружище, — пробормотал Ларри. — Мне не терпится пожать тебе руку и купить тебе пива… или шоколадной карамели.
— Ларри! — вскрикнула Люси.
Надин потеряла сознание.
Глава 42
Без двадцати одиннадцать двадцатого июля она вышла на веранду, неся с собой кофе и тосты. Стояла середина лета, самого прекрасного лета, которое Матушка Абагейл могла припомнить с 1955 года, когда ее мать умерла в возрасте девяноста трех лет. Жаль, что нет больше людей, чтобы наслаждаться им, — подумала она, осторожно усаживаясь в качалку без подлокотников. Но наслаждались ли они когда-нибудь летом? Некоторые, конечно, да: молодые влюбленные и старики, чьи кости помнили смертельные объятия зимы. Но теперь почти все они умерли. Бог послал на людей тяжелую кару.
Кто-то, может быть, и стал бы утверждать, что эта кара несправедлива, но не Матушка Абагейл. Когда-то Он сделал это с помощью воды, а когда-нибудь он сделает это с помощью огня. Кто она такая, чтобы судить Бога?
Она размочила тост в кофе, чтобы он стал достаточно мягким. Шестнадцать лет назад она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой она вышла из утробы матери, и беззубой она ляжет в могилу.
Она была старой и слабой, но ум ее работал исправно. Абагейл Фримантл, таким было ее имя, родилась в 1882 году. За всю свою жизнь она видела много всякой всячины, но ничто из этого не могло сравниться с событиями последнего месяца. Она была старой. Ей хотелось отдыхать, наслаждаясь сменой времен года до тех пор, пока Бог не устанет смотреть на ее жизнь и не решит упокоить ее в вечных селениях. Но что толку просить Его об этом? Когда Его собственный Сын просил отвести чашу сию от Его губ, Бог не ответил. А ведь она была обыкновенной грешницей, но по ночам, когда ветер свистел в рядах кукурузы, ее пугала мысль о том, что в 1882 году Бог посмотрел с небес на новорожденную девочку и сказал самому Себе: «Я сделаю так, что она будет долго жить. У нее будет одно дело в 1990 году, на другой стороне целой горы листков из отрывного календаря».
Время пребывания ее здесь, в Хемингфорд Хоуме, подходило к концу, а последнее ее дело ждало ее на западе, неподалеку от Скалистых гор. Он заставил Моисея взбираться на горы, а Ноя — строить ковчег. Он видел Своего собственного Сына распятым. Так неужели же он будет обращать внимание на то, как отчаянно боится Эбби Фримантл человека без лица, который крадется за ней в ее снах?
— Ну что ж, леди, — сказала она самой себе и положила в рот последний кусок тоста. Она раскачивалась взад и вперед и попивала кофе. Стоял солнечный, прекрасный денек, у нее ничего не болело, и она прочла краткую благодарственную молитву. Бог велик. Бог добр, — даже самый маленький ребенок может выучить эти слова, а в них сосредоточен весь мир, все добро и все зло.
— Бог велик, — сказала Матушка Абагейл, — Бог добр. Благодарю тебя за солнечный свет. За кофе. За то, что вчера у меня прекрасно подействовал живот. Бог велик…
Она почти допила кофе, поставила чашку на пол и стала раскачиваться на качалке, повернув лицо к солнцу. Постепенно она погрузилась в дремоту и уснула. Ее сердце, стенки которого были теперь не толще папиросной бумаги, продолжало биться точно так же, как и в предшествующие 39 630 дней.
Губы ее продолжали улыбаться.
С тех пор, когда она была девочкой, времена действительно сильно изменились. Фримантлы поселились в Небраске после того, как перестали быть рабами. Эбби, последний ребенок в семье, родилась прямо здесь, в их новом доме в Хемингфорд Хоуме. Ее отец взял верх и над теми, кто не хотел ничего покупать у негров, и над теми, кто не хотел им ничего продавать. Он купил участок земли немного в стороне, чтобы не встревожить тех, кто твердил о нашествии черномазых ублюдков. Он был первым человеком в округе Полк, который применил севооборот и химические удобрения. В марте 1902 года Гэри Сайтс пришел к ним домой сообщить, что Джона Фримантла приняли в ассоциацию фермеров. Он был первым чернокожим во всей Небраске, принятым в ассоциацию.
И понемногу соседи стали относиться к нему неплохо. Не все, конечно, не такие бешеные, как Бен Конвей со своим единоутробным братом, не Арнольдсы и не Диконы, но остальные стали смотреть на него иначе. В 1903 году они обедали у Гэри Сайтса со всей его семьей, прямо в гостиной, как белые люди.
А в 1902 году Абагейл играла на гитаре в зале фермерской ассоциации, причем не на негритянском концерте, а на настоящем показательном концерте для белых, который устраивался в конце года. Ее мать была категорически против. Это был один из тех немногих случаев, когда она открыто выступила против отца в присутствии детей (правда, дети к тому времени весьма и весьма приблизились к среднему возрасту, да и у самого Джона волосы почти полностью поседели).
— Я знаю, как это было, — сказала она в слезах. — Ты, Сайтс и этот Фрэнк Феннер вместе все это придумали. С них спроса нет, Джон Фримантл, но у тебя-то что в голове творится? Они же белые. Ты можешь говорить с ними о пахоте на заднем дворе. Ты даже можешь попить с ними пива, если Нейт Джексон пустит тебя в свой салун. Прекрасно! Никто лучше меня не знает, что тебе пришлось вынести за последние годы. Я знаю, что тебе приходилось улыбаться, когда внутри тебя все горело. Но сейчас речь идет о другом! Речь идет о твоей собственной дочери! Что ты скажешь, если она поднимется на сцену в своем хорошеньком белом платьице, а они станут смеяться над ней? Что ты будешь делать, если они станут швырять в нее гнилые помидоры? И что ты ответишь ей, если она подойдет к тебе, испачканная с ног до головы в этих помидорах, и спросит: «Почему, папочка? Почему они это сделали и почему ты позволил им это сделать?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
