Но зато теперь, когда замерли они меч в меч и плечо в плечо, встретил наконец Иосиф и глаза Святослава — не синие и стальные, как глаза его матери, а карие и выпуклые, с черными и веселыми зрачками.
«И узрел Иосиф, что это сын его, и ослабла мышца его, и дрогнул дух его, потому что не убивают иудеи семя свое…»
— Бэн!.. — выдохнул Иосиф в лицо Святославу. — Сын!
Свободной правой рукой Святослав вынул короткий римский кинжал из ножен, притороченных к луке седла его, и прямым ударом, по самую рукоятку, воткнул его в левое плечо отца своего.
И охнул Иосиф Тогармский, все еще глядя в глаза сына своего, и, падая с коня, выронил священный меч хазарских царей, меч Аарона, Хашмоная и Сабриила.
Дикий, радостный крик изошел из уст Святослава. И побежали русы на хазарскую конницу. И грянула сеча, словно грянули боевые барабаны. Две яростные силы сошлись и врезались друг в друга, хрипя лошадиным хрипом, звеня мечами, рассекая друг друга и кривыми, сподручными для убийства саблями, и короткими кинжалами, брызгая во все стороны горячей алой кровью и выкрикивая гортанные слова гибели и победы.
Но Иосиф не видел и не слышал этой последней битвы.
Даже когда копыта коня Святослава топтали его еще живое тело, он не видел этого и не ощущал никакой боли.
Тихое, неслышное касание вдруг ощутили волосы на его груди.
Он замер.
Так чуткий зверь сторожко замирает на лесной тропе, услышав неожиданный пробег ветра по кронам деревьев.
Так при уколе в сердце замирает любая тварь, вопрошая ангелов немым вопросом ужаса и изумления: уже? неужели уже?
Касание продлилось — медленное, осторожное, разливающееся движение теплой крови по опушке его груди… живота… все ниже… и ниже… словно запели ангелы, словно грянули барабаны, словно сердце, замирая от восторга, расслабилось роковой, сладостной слабостью.
Он шевельнул рукой своей и тут же встретил пальцы ее — длинные, узкие и прохладные пальцы русской княжны, которые сжали его руку в немом зове и крике.
Он хотел подняться, вскочить, воспарить над этой странной русской княжной и ангелом смерти, но ее властные руки в тонких браслетах удержали его на спине, а глаза его увидели над собой ее шальные серо-зеленые, как чистый иней, глаза, такие бездонные, что разом ослабли все члены Иосифа, и язык пересох, и мысли спутались. Словно нырнул он в ледяную, как прорубь, глубину и там, в этой изморозной глубине, его вдруг обдало жаркой, горячей языческой жертвенной кровью. А губы его ощутили ласковое касание ее теплых губ. «Господи, да святится имя Твое!» — никогда в жизни не касались Иосифа такие сладкие губы! Никогда никакие персиянки, гречанки, аланки, румынки, еврейки не целовали так его грудь, живот и чресла его вокруг его паха! И еще никто никогда не погружал его мощный, как у шумерского быка, фаллос в такой горячий, упругий, самооткрывающийся сосуд, вооруженный внутри себя нежными, теплыми, живыми кольцами, которые с силой питона все влекут и влекут его вверх и в глубь этой волшебной штольни, этого узкого туннеля — влекут, заставляя пробить головой тонкую пленку бытия и небытия, и — еще выше! целиком! не только фаллос, но и тело его! да, все его тело, всю его грешную плоть, и мозг, и волю, и душу — вперед! кадыма! — к ослепительному свету, где играют небесные саксофоны, флейты, ксилофоны, тромбоны и скрипки, где поют Элла Фицджеральд, Эдит Пиаф и Барбара Страйзанд…
«Стоп! Я умираю! Подожди! Подожди!» — закричал он в беззвучном крике.
Она смеялась. «Господи, да святится имя Твое», никто никогда не смеялся в такие минуты! Но, сидя на нем верхом, не давая ему шевельнуться, целуя его и своими губами и своей «фарджой», она смеялась так, как смеется ребенок, получивший любимую игрушку.
— Чему ты смеешься! Подожди!
— Женись на мне, — вдруг шепнула она ему в самое ухо. — Женись на мне, слышишь? Я люблю тебя, я хочу быть женой твоей! Женись на мне и увези меня отсюда!
— Вольга, ты же мужняя жена, ты жена Игоря!
— Убей его! Он твой пленник, убей его! — продолжала шептать она, жарко целуя везде, везде, и играя по стволу его фаллоса ласковыми ластами своей волшебной фарджи. — Убей его и возьми меня от него! Увези отсюда! Я одна заменю тебе всех твоих жен, ты слышишь? Убей его!
— Мы не убиваем пленных, ты знаешь.
— Но я хочу быть женой твоей! — что-то случилось с ее голосом: он охрип, он сел, он стал жестким, как тупой клинок. — Ты слышишь, Иосиф, я не хочу потерять тебя, я хочу быть женой твоей!
— Это невозможно, Вольга!
Замерли волшебные пальцы, лопнули струны скрипок Страдивари, на полуноте прервался небесный мотив.
Он открыл глаза.
Он лежал посреди неоглядного поля, под ночным и холодным небом, совершенно один, со странной ноющей болью в левом плече и с двумя тонкими браслетами в правой руке. А по белому ночному туману — или по метельном снегу? — от него медленно удалялся неясный женский силуэт.
И записано в русской «Повести временных лет»:
«Иде Святослав на казары. Слышавше же казары, изидоша с князем своим каганом, и сътупишися битися: и бывши брани, одоле Святослав казаром и город их взя…»
И записано мусульманским историком Ибн Хаукалом о 358/968 — 969 годах и походах русов, которые:
«…ограбили Болгар, Хазаран, Итиль и Семендер и отправились тотчас в Рум и Андалус… Русы разрушили все это и разграбили все, что принадлежало людям хазарским, болгарским и бартасским на реке Итиле. Русы овладели этой страной, и жители Итиля искали убежища на острове Баг-ал-Абваба, а некоторые в страхе поселились на острове Сия-Кух (Мангышлак, Каспийское море)».
И записано российским историком академиком В. Григорьевым в 1834 году:
Необыкновенным явлением в средние века был народ хазарский. Окруженный племенами дикими и кочующими, он имел все преимущества стран образованных: устроенное правление, обширную цветущую торговлю и постоянное войско. Когда величайшее безначалие, фанатизм и глубокое невежество оспаривали друг у друга владычество над Западной Европой, держава хазарская славилась своим правосудием и веротерпимостью, и гонимые за веру стекались сюда отовсюду. Как светлый метеор, ярко блистала она на мрачном горизонте Европы и погасла, не оставив никаких следов своего существования».
Изничтожив державу хазарскую, истребив с неизвестной даже варварам тех лет свирепостью всех пленных той последней битвы, не оставив в живых ни одного свидетеля своего поединка с царем Иосифом, ни даже могилы его, Святослав переименовал Итиль. Он назвал эту реку полным, настоящим, свионским именем своей матери — Волга.
67
Наутро был таможенный досмотр. Рубинчик, которому казалось, что он все видел в России, вдруг понял, что такого он не видел никогда. Посреди большого зала был канатами очерчен круглый ринг. Внутри этого ринга за широкими плоскими столами стояли грузчики и таможенники. А евреев с их ручным багажом запускали на этот ринг семьями, и стремительные жернова окриков и команд тут же подхватывали их, проталкивая, как ударами хлыста, в беспощадную мельницу.
— Быстрей! К пятому столу! Ты что, не слышишь, корова старая! К пятому столу! Швыдко!..
— Раздеть ребенка! Живей!
— Чемоданы на стол! Что значит, не можешь поднять? А кто за тебя будет их поднимать? Вам тут холуев нету! Быстрей! Шевелитесь!
Все содержимое чемоданов высыпалось на стол, сортировалось и ощупывалось быстрыми презрительными руками:
— Что это?
— Школьные тетради.
— Это рукопись! Рукописи вывозить нельзя!
— Но это школьные сочинения ребенка! Читайте: «Образ Лариной в поэме Пушкина».
— Не разговаривать! Отдайте рукопись провожающим! Нет провожающих — в мусор! А что это?
— Мамины бусы…
— Жемчуг вывозить нельзя! Это контрабанда!
— Какая контрабанда? Вы что? Это просто бусы!
— Поедете без бус! И лекарства нельзя!
— Но это от сердца! У меня…
— Не разговаривать! Где разрешение на вывоз фарфора? Одна чашка или десять — не важно! Без разрешения Министерства культуры старинный фарфор вывозить нельзя! А это что?
Жемчужные бусы словно случайно рассыпались по полу, фарфор, палех, мельхиор, кораллы, серебряная посуда, лишние, сверх нормы, банки икры или бутылка шампанского и вообще все ценное, на чем мог остановиться глаз, — все это властной рукой сдвигалось в сторону.
— Брошку отдайте провожающим!
— У нас нет провожающих!
— Не важно! Достояние страны вывозу не подлежит! Сымайте серьги!
— Но личные украшения разрешено иметь!
— Не дороже, чем на 250 рублей. А у вас дороже. Сымайте! Где еще золото? Нету? К гинекологу на осмотр! Вон в ту кабину! Быстрей! И дочку туда же!
