– Ну, что касается названий городов, которые они произносят, – это куда ни шло. Но почему вы всем им отвечали «Кагор»?
– Что ты говоришь? – вскричал Генрих с отлично разыгранным удивлением. – Я отвечал им «Кагор»?
– А то что же?
– Ты думаешь?
– Я в этом уверен.
– Вот видишь ли, с тех пор как мы с тобой поговорили о Кагоре, это слово у меня все время на языке. Так ведь всегда происходит, когда страстно желаешь чего-нибудь, а получить не можешь; думаешь о нем, думаешь – и называешь вслух.
– Гм, – хмыкнул Шико, недоверчиво глядя в ту сторону, куда скрылись нищие. – Это гораздо менее ясно, чем мне хотелось бы, сир. К тому же смущает меня еще одно…
– Как, еще что-то?
– Цифра, которую произносил каждый из них: если сложить все эти цифры, получится восемь тысяч.
– А, что касается цифр, то и я, Шико, подобно тебе, ничего тут не понял. Но вот что, пожалуй, приходит мне в голову: как ты знаешь, все нищие составляют различные союзы, и, может быть, они называли количество членов того союза, к которому каждый из них принадлежал. Это кажется мне весьма вероятным.
– Сир! Сир!
– Пойдем ужинать, друг мой. На мой взгляд, ничто так не проясняет ум, как еда и питье. Мы обдумаем все это за столом, и ты сам убедишься, что если пистоли у меня обрезаны, то бутылки полны доверху.
Король свистнул пажа и велел подавать ужин.
Затем, безо всяких церемоний взяв Шико под руку, он поднялся вместе с ним обратно в кабинет, где был сервирован ужин.
Проходя мимо покоев королевы, он взглянул на окна и увидел, что они не освещены.
– Паж, – спросил он, – ее величества королевы нет дома?
– Ее величество, – ответил паж, – пошла проведать мадемуазель де Монморанси, которая, говорят, тяжело больна.
– Ах, бедняжка Фоссэз, – сказал Генрих, – правда, у королевы такое доброе сердце. Пойдем ужинать, Шико, пойдем ужинать!
Глава 19
С кем в действительности проводил ночь король Наваррский
Ужин прошел очень весело. Казалось, и в мыслях и в сердце Генриха рассеялся всякий мрак, а когда Беарнец находился в таком расположении духа, он был приятнейший сотрапезник.
Что касается Шико, то он постарался как можно тщательнее скрыть пока еще смутное беспокойство, которое охватило его при появлении испанского посла, сопровождало во дворе, усилилось при раздаче золота нищим и больше уже не покидало.
Генрих пожелал, чтобы его куманек Шико отужинал с ним наедине. При дворе короля Генриха он всегда ощущал к Шико некую слабость, довольно обычную слабость умного человека к другому умному человеку. Шико со своей стороны, если оставить в стороне испанского посла, нищих с их паролем и обрезанными золотыми монетами, тоже питал к наваррскому королю большую симпатию.
Видя, что король переходит от одного вина к другому и во всем решительно ведет себя как добрый сотрапезник, Шико решил быть воздержаннее, чтобы не пропустить ни одного словца, которое могло вырваться у Беарнца, возбужденного свободой общения за ужином и крепостью вин.
Генрих пил, не стесняясь, и умел так увлекать за собою собутыльников, что Шико не удавалось отставать от него больше, чем на один стакан из трех.
Но мы уже знаем, что у г-на Шико голова была крепкая. Что до Генриха Наваррского, то он уверял, что все вина эти местные, и он привык пить их, как молоко.
Все это было приправлено любезностями, которые без конца говорили друг другу собутыльники.
– Как я вам завидую, – сказал королю Шико, – какой у вас приятный двор и веселая жизнь, сир! Сколько благодушных лиц вижу я в вашем славном доме, и как благоденствует эта прекрасная Гасконь!
– Если бы жена моя была здесь, дорогой мой Шико, я не сказал бы тебе того, что я скажу. Но в отсутствие ее могу признаться, что самая приятная сторона моей жизни та, которой ты не видишь.
– Ах, сир, вы правы, чего только не говорят о вашем величестве.
Генрих откинулся на спинку кресла и, смеясь, погладил бороду.
– Да, да, не правда ли? – сказал он. – Утверждают, что я царствую главным образом над своими подданными женского пола.
– Так точно, сир, а между тем меня это удивляет.
– Почему, куманек?
– А потому, сир, что в вас гнездится тот беспокойный дух, который творит великих монархов.
– Ах, Шико, ты ошибаешься, – сказал Генрих. – Лени во мне больше, чем беспокойства, доказательство тому – вся моя жизнь. Если я завожу любовные шашни, то всегда с женщиной, которая у меня под боком, если выбираю вино, то всегда из ближайшей ко мне бутылки. Твое здоровье, Шико.
– Сир, вы оказываете мне честь, – ответил Шико, осушая свой стакан до последней капли, ибо король следил за ним острым взглядом, читавшим, казалось, потаеннейшие его мысли.
– И потому, – продолжал король, поднимая глаза к небу, – какая идет грызня у меня в доме, куманек!
– Да, понимаю: все фрейлины королевы обожают вас, сир.
– Они же все время тут, по соседству, Шико.
– Эге, сир! Из вашей аксиомы следует, что если бы вы проживали в Сен-Дени, а не в Нераке, король вел бы не такое мирное существование, как сейчас.
Генрих помрачнел.
– Король! Что вы мне рассказываете, Шико? – продолжал Генрих Наваррский. – Король? Вы что же, воображаете, что я Гиз? Я хочу получить Кагор, это верно, но лишь потому, что он тут, рядом: опять же по моей системе, Шико. Я честолюбив, но лишь пока сижу в кресле. Стоит мне встать, и я уже ни к чему не стремлюсь.
– Помилуй бог, сир! – ответил Шико. – Это стремление заполучить то, что находится под рукой, очень напоминает Цезаря Борджиа, он составлял себе королевство, беря город за городом и утверждая, что Италия – артишок, который нужно съедать листочек за листочком.
– Этот Цезарь Борджиа,[61] сдается мне, куманек, был не такой уж плохой политик, – сказал Генрих.
– Да, но очень опасный сосед и очень плохой брат.
– Ну вот, уж не сравниваете ли вы меня, гугенота, с сыном папы? Осторожнее, господин посол!
– Сир, я вас ни с кем не стал бы сравнивать.
– Почему?
– Потому что, на мой взгляд, каждый, кто сравнит вас с кем-либо, кроме вас самих, ошибется. Вы, сир, честолюбивы.
– Странное дело! – заметил Беарнец. – Вот человек, который изо всех сил старается заставить меня к чему-то стремиться!
– Упаси боже, сир! Как раз наоборот, я всем сердцем желаю, чтобы ваше величество ни к чему не стремились.
– Послушайте, Шико, – сказал король, – вам ведь незачем торопиться в Париж, не так ли?
– Незачем, сир.
– Ну, так проведите со мной несколько дней.
