– О, вот эта причина мне очень нравится, Шико, удивительно логично она у тебя выведена. Ты и вправду ученейший человек, Шико.
– Да уж, правду говоря, сир, делаю, что могу, – сказал Шико; несмотря ни на что, похвала ему польстила, и он доверился королевскому благодушию, к которому не был приучен.
– Вот, значит, объяснение, которое ты даешь теперешнему моему положению.
– Полное объяснение, сир.
– А я-то ведь ничего этого не разумел, Шико, я-то все время надеялся, понимаешь?
– Так вот, сир, могу дать вам совет – перестаньте надеяться!
– В таком случае, Шико, с долговой записью на короля Франции я поступлю так же, как с записями моих фермеров, которые не могут внести арендной платы: рядом с их именем поставлю букву «У».
– Это значит – уплачено?
– Вот именно.
– Поставьте два «У», сир, и вздохните.
Генрих вздохнул.
– Так я и сделаю, Шико, – сказал он. – Впрочем, как видишь, и в Беарне можно жить, и Кагор для меня не так уж безусловно необходим.
– Вижу, и, как я и предполагал, вы – государь, полный мудрости, король-философ… Но что это там за шум?
– Шум? Где?
– Во дворе, как мне кажется.
– Выгляни-ка в окно, друг мой, выгляни.
Шико подошел к окну.
– Сир, – сказал он, – там внизу человек двенадцать каких-то оборванцев.
– А, это мои нищие ждут милостыни, – заметил, вставая, король Наваррский.
– У вашего величества есть нищие, которым вы всегда подаете милостыню?
– Конечно, разве бог не велит помогать бедным? Я хоть и не католик, Шико, но тем не менее христианин.
– Браво, сир!
– Пойдем, Шико, спустимся вниз! Мы вместе с тобой раздадим милостыню, а затем поужинаем.
– Сир, следую за вами.
– Возьми кошель там, на маленьком столике, рядом с моей шпагой, ты видишь?
– Взял уже, сир…
– Отлично!
Они сошли вниз: на дворе было уже темно. Король шел с каким-то задумчивым, озабоченным видом.
Шико смотрел на него, и озабоченность короля его огорчала.
«И пришла же мне в голову мысль, – думал он про себя, – говорить о политике с этим славным принцем! Теперь я только отравил ему душу. Что за дурь на меня нашла!»
Спустившись во двор, король Наваррский подошел к группе нищих, на которую ему указал Шико.
Их было действительно человек двенадцать. Они отличались друг от друга осанкой, наружностью, одеждой, и неискусный наблюдатель принял бы их по голосу, походке, жестам за цыган, чужестранцев, каких-то не совсем обычных прохожих, но наблюдатель подлинно проницательный сразу признал бы переодетых дворян.
Генрих взял из рук Шико свой кошель и подал знак.
Все нищие, видимо, хорошо его поняли.
И вот они стали по очереди подходить к королю, приветствуя его с самым смиренным видом. Но в то же время на этих обращенных к нему лицах, умных и смелых, король, один только король, мог прочесть: «Под оболочкой пылают сердца».
Генрих ответил кивком головы, затем опустил в кошель, который предварительно развязал Шико, большой и указательный пальцы и достал монету.
– Э, – заметил Шико, – это же золото, сир!
– Да, знаю, друг мой.
– Черт побери, вы, оказывается, богач.
– Разве ты не видишь, друг мой, – с улыбкой сказал Генрих, – что каждая монета предназначается для двух нищих? Я, наоборот, беден, Шико, и вынужден, чтобы жить, разрезать свои пистоли надвое.
– И правда, – сказал Шико со все возрастающим удивлением, – эти монеты-половинки как-то диковинно обрезаны по краю.
– Да, я вроде как мой французский брат, который забавляется вырезыванием картинок: у меня тоже свои причуды. Когда мне нечего делать, я обрезаю свои дукаты. Бедный и честный Беарнец предприимчив, как еврей.
– Все равно, сир, – сказал Шико, покачав головой, ибо он сообразил, что и тут кроется какая-то тайна, – все равно, очень у вас странный способ раздавать милостыню.
– Ты бы поступил иначе?
– Ну да. Я не стал бы тратить время и разрезать каждую монету надвое. Я бы давал целую и прибавлял бы: это на двоих!
– Да они бы разодрались, дорогой мой, и, желая совершить доброе дело, я бы, наоборот, ввел их в искушение.
– Пусть так! – пробормотал Шико, выражая в этом слове, к которому сводится сущность всех философских учений, свое неодобрение странным причудам короля.
Генрих же вынул из кошеля половинку золотой монеты и, остановившись перед первым нищим, с обычным своим спокойным и ласковым видом посмотрел на этого человека, не говоря ни слова, но как бы вопрошая его взглядом.
– Ажан, – произнес тот с поклоном.
– Сколько? – спросил король.
– Пятьсот.
– Кагор.
Он отдал ему монету и вынул из кошелька другую.
Нищий поклонился еще ниже, чем раньше, и отошел.
За ним последовал другой, смиренно склонившийся перед королем.
– Ош, – произнес он.
– Сколько?
– Триста пятьдесят.
– Кагор.
Он отдал ему вторую монету и достал из кошелька еще одну.
Второй исчез так же, как и первый. Подошел, отвесив поклон, третий.
– Нарбонна, – сказал он.
– Сколько?
– Восемьсот.
– Кагор.
Он отдал третью монету и извлек из кошелька еще одну.
– Монтобан, – сказал четвертый нищий.
– Сколько?
– Шестьсот.
– Кагор.
И так все подходили, кланялись, произносили название какого-нибудь города и цифру. Общий итог этих цифр составлял восемь тысяч.
Каждому из них Генрих отвечал «Кагор», совершенно одинаково произнося каждый раз это слово. Раздача кончилась, в кошельке не оставалось больше монет, на дворе – нищих.
– Вот и все, – сказал Генрих.
– Все, сир?
– Да, я кончил.
Шико тронул короля за рукав.
– Сир! – сказал он.
– Ну?
– Разрешите мне проявить любопытство.
– Почему нет? Любопытство – вещь вполне естественная.
– Что вам говорили эти нищие и что вы им, черт возьми, отвечали?
Генрих улыбнулся.
– Вы знаете, здесь все – сплошная тайна.
– Ты находишь?
– Да. Никогда я не видел, чтобы так раздавали милостыню.
– В Нераке это обычное дело, дорогой мой Шико. Знаешь поговорку: «Что город, то норов».
– Странный обычай, сир.
– Да нет же, разрази меня гром! Нет ничего проще. Все эти люди, которых ты видел, бродят по стране и собирают подаяние. Но они все из разных мест.
– И что же, сир?
– Так вот, чтобы я не подавал все одним и тем же, они называют мне свой родной город. Таким образом, дорогой мой Шико, ты сам понимаешь, я поровну раздаю милостыню и помогаю нищим всех городов своего государства.
