— Вы превосходная мать, госпожа Ягодовская, все предвидите, — заметил господин Дружба, отстегивая от цепочки свой брелок (выходи из хлева, мой маленький поросенок!) и играя им на скатерти столика. — Уже в этом одном вы поистине удивительны. И я… что касается меня, госпожа Ягодовская, я, я, госпожа Ягодовская, сделаю… вот именно, сделаю… Ведь вы меня понимаете?.. Э-э, что я сказал госпожа Ягодовская?
— Ничего, дорогой Дружба.
— Вот именно, вот именно, до сих пор я не решался, но теперь я решился. Я сам буду собирать деньги на ту картину, о которой говорил Млиницкий. Мы, ваши завсегдатаи, велим художнику нарисовать вас в виде мадонны… с ореолом, госпожа Ягодовская, так, как изображают святую Веронику, Барбару и других достойных женщин.
Ягодовская расхохоталась, словно это была шутка, а затем, будто в наказание, шаловливо ударила господина Дружбу по руке.
— Да полно вам! Ишь чего еще придумали!
Но все же очень нежно посмотрела ему в лицо, отчего сердце господина Дружбы сильно забилось.
— Оставьте, я этого не заслуживаю, — продолжала Ягодовская, пожимая руку, которую она только что хлопнула. — Нет, нет, я этого не стою, хотя и была всегда благосклонна к вам, господин Дружба. Ох, если бы вы звали, что делается у меня в душе! (Тут она застенчиво опустила глаза.) Если бы вы видели, что там происходит!..
Господин Дружба расчувствовался: добрые серые глаза его замигали, кровь прилила к голове, какое-то божественно сладкое чувство овладело им. Он хотел было что-то сказать, но, как всегда в таких случаях, у него начался приступ кашля; он невольно ухватился за скатерть, сдернул ее, и тарелки со звоном разбились о каменные плиты.
— Полно, полно! — смеялась Ягодовская. — Эх вы, ветреник, разбили мою тарелку!
— Ах, госпожа Ягодовская, — тихо простонал господин Дружба голосом, прерывающимся от кашля, — У вас еще хватит тарелок. Не правда ли? Но однажды… Я вам не скажу, когда и как… вы тоже что-то разбили… И это что-то было в одном экземпляре, госпожа Ягодовская, только в одном.
В этот момент нелегкая принесла Млиницкого. Он поздоровался за руку с соломенной вдовой и Дружбой, затем попросил пива. Хозяйке пришлось приступить к своим обязанностям, а господину Дружбе — снова прицепить поросенка к цепочке; словом, из-за некстати появившегося Млиницкого все расклеилось, разбилось вдребезги, как тарелка и то «что-то», которое, по словам господина профессора, было лишь в одном экземпляре. Впрочем, это пустяки! Провидение умеет все исправить: для разбитых тарелок был изобретен клей, а для разбитых сердец — очаровательные лбы.
Во всяком случае, в тайниках судьбы-мастерицы что-то готовилось, над чем-то трудились мудрые парки, так как господин Дружба с этого дня загорелся. Идеей картины с ореолом. Его энтузиазм чрезвычайно польстил автору идеи, господину Млиницкому, и он открыл подписку, пожертвовав десять форинтов. Эта великокняжеская щедрость, словно внезапный пожар, потрясла посетителей корчмы.
— Посмотрим, — говорил Шандор Балаж, — сколько выложит старый франт!
Собрать деньги оказалось нелегко, сумма росла медленно, но все же росла. Господин Дружба устраивал настоящую охоту на посетителей. Выбрав момент, когда человек являлся с деньгами (а нюх у господина Дружбы в этом отношении был удивительно тонкий), он набрасывался на свою жертву и не выпускал ее до тех пор, пока не выжимал из нее последний грош. За это его и прозвали господином Вивисектором.
Он был добросовестным и энергичным человеком, и если брался за что-нибудь, то обязательно добивался успеха. Превосходно справился господин Вивисектор и с этим делом. В конце концов была собрана такая сумма, что он смог начать переговоры с художником, неким Дежё Топанфалви, и дать ему задаток. Топанфалви немедля приступил к увековечению госпожи Ягодовской. Это был, по-видимому, честный человек и незаурядный художник, — ведь заурядные таланты, заключив контракт и получив задаток, обычно не садятся за работу, а исчезают без всякого следа, предоставляя разъяренному заказчику тщетно взывать к небу о мести.
Только одно не удалось господину Дружбе: он никак не мог поймать таинственного старика, приходившего в «Павлин» по четвергам, того самого, у которого на носовом платке Ковик заметил девятиглавую корону. А между тем Дружба надеялся получить от него самый крупный взнос. От этих денег зависело великолепие рамы. Господин Дружба уже наведывался в Пешт прицениться к рамам в магазине на улице Дроти, но сделать заказ не решался, так как надушенный господин все не показывался в «Павлине». А время шло. Доктор Ковик стал уже издеваться над господином Дружбой:
— Ну ты, пиявка, все еще не поймал старика?
— Может быть, он что-нибудь пронюхал! — отвечал Дружба с досадой охотника, который напрасно прождал в засаде медведя.
— Странно только одно, — заметил доктор, — что он перестал ходить сюда с тех пор, как шипширица уехала в Краков.
— Эх ты, глупый фантазер, — набросился на него господин Дружба, хотя и сам уже задумывался над этим совпадением.
Однажды, когда Ягодовская стояла недалеко от них, разговаривая с адвокатом Тибули, который вел ее дело о разводе, она как будто что-то услыхала и, разгневанная, повернула голову в их сторону.
Адвокат крикнул ей (между прочим, это был пренеприятный субъект):
— Мы говорим, госпожа Ягодовская, как странно, что сюда больше не ездит тот старый господин, экипаж которого всегда стоял по четвергам на улице.
Она пожала плечами и безразличным тоном ответила:
— Кто ж его знает! Посетители, шпильки для волос и носовые платки, милый господин: адвокат, пропадают так, что и не знаешь, куда, когда и по какой причине они исчезли.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
На основании достоверных данных, взятых из сообщений господина Дружбы, автор продолжает повествование
Экзамены подходили к концу, приближалась пора каникул, когда в гимназии было получено извещение от Зойомского суда о том, что ее бывший ученик адвокат Домокош Копал умер, завещав гимназии свое имение в деревне Жам с условием, что доход ежегодно будет распределяться поровну среди учителей.
Как возликовали преподаватели! Вот это славное дело! Есть все-таки благодарность на свете. Тотчас же провели конференцию и решили, не дожидаясь окончания официальных формальностей, послать на общественные средства господина Дружбу, чтобы он осмотрел наследство и сделал о нем исчерпывающий доклад педагогическому совету.
Почему выбор пал на господина Дружбу, а не на кого-либо другого?
Да потому, что он преподавал географию. Решение педагогического совета было вполне логичным. Гимназия получила в наследство земли, — значит, именно преподаватель географии и естествознания должен высказать о нем свое мнение.
С сознанием высокого долга согласился Дружба на эту почетную поездку. В июльский день, прихватив с собой сачок для ловли мотыльков, жестянки и коробочки для растений и взяв в помощники Кутораи, он отправился с богом в дальний путь. Перед отъездом господин Дружба простился надлежащим образом с посетителями «Павлина» и наказал художнику, чтобы в его отсутствие он так же прилежно работал над портретом Ягодовской и особое внимание обратил на ее лоб.
Сойдя с поезда, Дружба и Кутораи продолжали путь на скрипящей словацкой арбе по красивым, живописным местам. Это доставило большое удовольствие господину Дружбе: время от времени он слезал с арбы, чтобы пополнить свои коллекции новыми экспонатами.
В Тот-Пелшеце они заночевали в гостинице, которая называлась «Город Нью-Йорк», а когда-то в прошлом — «Золотой Паук», и буквально замучили хозяина вопросами:
— Не знаете ли вы, где находится Жам?
— Как же не знать? За апамальским хутором.
— А бывали в тех местах?
— Нет, но что он находится за апамальским хутором, это уж я точно знаю.
«Ну это меньше, чем ничего», — подумал Дружба и больше не расспрашивал об имении. Между прочим, его внимание отвлекло интересное известие. Когда он на одном из столиков приводил в порядок собранные по дороге растения, трактирщик сказал ему, что во дворце Радванских — мимо него они должны были проехать — сейчас распускается цветок, у которого только раз в сто лет появляется охота к этому занятию, и вся округа ходит смотреть на него.
— Может быть, алоэ или агава?
— Нет, — ответил трактирщик, — его называют по-другому. Жена моя знает. А мне это ни к чему.
— Вы, значит, не любите растений?
— Я только одно люблю, вот это! — сказал трактирщик, набивая трубку табаком. — Король тоже его любит. Разница между нами одна: он живет благодаря ему, а я живу ради него.
Вскоре вошла трактирщица и сказала, что странный цветок называют «виктория-регия».
— Виктория-регия! — живо воскликнул господин Дружба. — Слышите, Кутораи? Вот это повезло! Посмотрим, Кутораи, всю жизнь будет что вспоминать.
