горе.
Великолепная актриса, она играла роль вдовы, жизнь которой разбита незаменимой потерей. Ей все сочувствовали, она вызывала слезы жалости на глазах тех, кто ее видел. Кому пришло бы в голову заподозрить ее!
И тогда она начала борьбу с Люпеном, ожесточенную, неслыханную борьбу, то против Ленормана, то против князя Сернина, днем лежа на кушетке, больная и разбитая, ночью на ногах, неутомимая и страшная. И она устраивала адские комбинации, при помощи покорных сообщниц, Гертруды и Сюзанны, пользуясь той и другой для разведки или заставляя одну из них переодеваться и принимать на себя ее роль, как, наверное, это было в тот день, когда Штейнвег был похищен Альтенгеймом из здания суда.
И целый ряд убийств, убийств… Она утопила Гуреля, зарезала своего брата Альтенгейма…
Люпен вспоминал ту ужасную борьбу, которую ему пришлось выдержать в подземном ходе в Гарше, ту невидимую, чудовищную работу… О, как все это было ясно теперь.
Это она сорвала с него маску князя Сернина, выдала его полиции, засадила в тюрьму, разбивала все его планы, тратя свои миллионы, чтобы выиграть битву.
Потом события ускорились. Гертруда и Сюзанна исчезли – наверное, убиты. Штейнвег убит! Изильда убита!
– Долорес… Долорес… – повторял он с отчаянием.
И вдруг он отскочил, помертвев от ужаса, с блуждающими глазами. Что? Что такое? Почему это противное ощущение холода? Этот холод, холод смерти… неужели это возможно?
Долорес была мертва.
Значит, в продолжение нескольких минут своими судорожно сжатыми пальцами… Он силой принудил себя повернуться к ней и посмотреть. Долорес не двигалась. Он бросился на колени и приподнял ее.
Да, она была мертва.
Некоторое время он стоял как оглушенный, не чувствуя даже боли. Он не страдал, не ощущал ни бешенства, ни гнева, ни ненависти – ничего, кроме ощущения человека, придавленного внезапно свалившейся на него глыбой. И странно, ему ни на миг не пришла в голову мысль, что он убил ее. Нет, это не он. Это случилось помимо его воли, по воле высшей справедливости…
Он вспоминал, как третьего дня ночью она подняла стилет, чтобы убить его, но не убила. Что это было? Внезапное просветление? Или чувство невольного восхищения перед так часто побеждавшим ее врагом?
Она не убила его тогда, и вот теперь, по странной, роковой случайности, он убил ее…
«Я убил ее, – печально думал он. – Своими руками я уничтожил живое существо, и этим существом оказалась Долорес…»
Было уже совсем светло, а он все еще сидел около трупа, погруженный в тяжелые думы, и время от времени его губы шевелились и был слышен слабый шепот:
– Долорес… Долорес…
Надо было что-нибудь предпринять, но, совершенно растерянный и разбитый, он не знал ни с чего начать, ни что делать.
– Закроем ей глаза сначала, – сказал он.
Он наклонился к ней, опустил ее шелковистые ресницы и закрыл покрывалом бледное искаженное лицо.
Тогда он почувствовал, что образ Долорес отлетел от него и стал далеким, а перед ним лежал человек в черном.
Он почувствовал, что может дотронуться до него, и стал обыскивать его одежду. Во внутреннем кармане было два бумажника. Он взял один из них и открыл.
Ему бросилось в глаза письмо, подписанное Штейнвегом, стариком-немцем. Там было написано:
Если я умру, не решившись раскрыть ужасную тайну, то пусть ее узнают после моей смерти. Убийцей моего друга Кессельбаха была его жена, настоящее имя которой Долорес Мальрейх, сестра Альтенгейма и Изильды.
Инициалы Л. и М. принадлежат ей. Никогда Кессельбах не называл свою жену Долорес, что значит «печаль и скорбь», а только Летицией, что означает «радость». Л. и М. – Летиция Мальрейх, ее инициалы стояли на всех подарках, которые ей делал муж, и на портсигаре, найденном в «Палас-отеле», принадлежавшем ей. Во время путешествий она приобрела привычку курить.
Летиция! Она действительно была его радостью в продолжение четырех лет их брака, четырех лет, в течение которых она при помощи лжи и лицемерия готовила смерть тому, кто так нежно и доверчиво любил ее.
Быть может, я должен был сказать тотчас же, как узнал это. Но при воспоминании о моем покойном друге Кессельбахе, имя которого она носила, у меня не хватало мужества.
И потом, я боялся. В тот день, когда в здании суда я узнал в ней убийцу, я прочел в ее глазах свой смертный приговор.
Не знаю, спасет ли меня моя слабость?
«И его она убила, его тоже, – думал Люпен. – Действительно, он слишком много знал… Инициалы Л. и М., ее имя Летиция… тайную привычку курить…»
И он вспомнил, как в предпоследнюю ночь его поразил запах табачного дыма в ее будуаре.
Он продолжал осматривать содержимое первого бумажника…
Внимание Люпена привлекла фотография. Он взглянул на нее и тотчас же, бросив бумажник, выскочил в сад и побежал к замку. Он узнал портрет заключенного в тюрьме Санте Луи Мальрейха. И только тогда, в эту минуту, он вспомнил: на следующее утро – казнь.
А так как человеком в черном, убийцей, был не кто иной, как Долорес, следовательно, Луи Мальрейха действительно звали Леоном Масье, и он был невиновен.
Невиновен… Но как же письма императора и другие улики, найденные у него и бесспорно доказывавшие его виновность?
– Надо действовать! – воскликнул он. – Завтра на рассвете казнь… Он добежал до замка, нашел Пьера Ледюка и сказал ему отрывисто:
– Долорес нет больше в замке, она спешно уехала в моем автомобиле сегодня ночью. Я тоже сейчас уезжаю… Отпустишь всю прислугу, без всяких объяснений. Вот деньги. Чтобы через полчаса замок был пуст. Пусть никто не входит до моего возвращения. И ты тоже… Возьми ключ с собой и дожидайся меня в деревне…
Он бросился дальше, через десять минут разыскал Октава, вскочил в автомобиль и сказал:
– В Париж.
II
Езда в Париж походила на бешеную гонку. Люпен сам сел за руль, и автомобиль понесся по дороге.
– Я доеду, потому что это необходимо, – повторял он.
И Люпен думал о Леоне Масье, который должен будет умереть, если он не приедет вовремя, чтобы спасти его. Об этом таинственном Леоне Масье, упорное молчание которого и странное лицо сбивали всех с толку.
И Люпен понял.
«Это она подстроила против Масье одну из самых ужасных своих махинаций. К чему она стремилась? Она хотела выйти замуж за Пьера Ледюка, чтобы вернуться его женой в герцогство Вельденц, откуда ее изгнали. Цель была близка, если бы не я – человек, с вмешательством которого она встречалась после каждого своего преступления. Она знала: я не
