того, Солженицын вновь продолжал настаивать перед секретариатом Союза писателей, чтобы он защитил его от «непрерывной клеветы», отменил «незаконный запрет» на его опубликованные произведения и разрешил издание на родине, в России, его еще не изданных сочинений32.
Коса нашла на камень.
Одновременно с острыми спорами о судьбе недавнего прошлого разворачивался с виду неспешный, но очень важный в историко-культурном смысле процесс. В русской литературе происходило развитие так называемой деревенской прозы, которая все больше становилась несомненным не только художественным, но и общественным явлением. Появление «Плотницких рассказов» В. Белова, повестей Б. Можаева о невозможности нормальному работящему человеку прожить в колхозной деревне, романов Ф. Абрамова — художественного исследования истории северной русской деревни — было возвращением к национальной идее, к истокам отечественной культуры. Именно в это время становятся популярными «Письма из Русского музея» и «Черные доски» В. Солоухина. В круг чтения входят памятники древнерусской литературы, издаваемые Пушкинским домом в Ленинграде. Конец 60-х — 70-е гг. стали временем открытия в России — открытия для общества, а не только для специалистов — живых следов древнерусской культуры. Прежде малоизвестные «экспедиции за книгами», традиционно организуемые Библиотекой Академии наук и Пушкинским домом, стали частью жизни ряда университетов, студенчества в Москве, Новосибирске, Свердловске,» Ярославле, Горьком. На этом этапе интерес к древнерусской культуре не имел никакого политического смысла, по крайней мере не осознавался самими участниками процесса изучения прошлого как политический поступок. Но по сути своей это была попытка отыскать некие отличные от предлагаемых официальной идеологией нравственные ценности, иные жизненные основания. Национальная идея шла рука об руку с признанием ошибочности изменения уклада деревенской жизни. Солоухин заставлял задуматься: а соответствует ли тот курс в области культуры, которым следовала страна, ее собственным многовековым традициям? Оппозиционные настроения облекались в историко-культурные одежды.
Сохранялось и увеличивалось число переводов европейских и американских авторов, а также изданий произведений русских писателей, неизвестных поколению 60-х гг. Отнюдь не только литературным событием стали публикации сочинений Ф. Кафки, воплотивших ощущение бессилия маленького человека перед страшной и одновременно нелепой государственной машиной. Целый мир открылся перед российскими читателями, узнавшими в эти годы М. А. Булгакова. Его «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия», «Театральный роман» и другие произведения создавали иную систему художественных и нравственных ценностей, разительно отличавшуюся от «социалистического реализма».
Но не собиралась сдаваться и официальная идеология. В грандиозную идеологическую кампанию вылилось празднование 50-летия Октябрьской революции. Юбилейная трескотня служила своего рода дымовой завесой для реанимации положений сталинского «Краткого курса ВКП(б)». В новых переизданиях учебника по истории КПСС, обязательного для любого высшего учебного заведения — от университета до консерватории, разделы, посвященные критике «культа личности», стали сокращаться. Тоска по догматизму, жесткой идеологической предопределенности, «идеологической дисциплине», поколебленным духом XX-XXII съездов, казалось, получала удовлетворение. Преподавателям напоминали, что в 1956 г. студентам было официально рекомендовано изучать 226 работ Маркса, Энгельса и Ленина, а «в настоящее время» (в начале 1965 г.) только (!) 138"
Возрождается старая ленинская форма наказания за инакомыслие — лишение гражданства СССР и выдворение за границу. 15 апреля 1968 г. на Политбюро было утверждено предложение Прокуратуры СССР и Комитета госбезопасности о лишении гражданства СССР И. Я. Габая и А. Т. Марченко. Как было записано в Указе Президиума Верховного Совета СССР, основанием для этого было то, что они «совершают действия, несовместимые с принадлежностью к гражданству
СССР, наносят своим антиобщественным поведением ущерб престижу Союза ССР».
Любопытно такое наблюдение, которое вытекает из анализа документов КГБ: особую ярость вызывали попытки сформулировать альтернативу власти руководства КПСС в рамках социалистического выбора, критика партийного руководства справа или слева. Сказывался, очевидно, опыт ВКП(б) — КПСС, объявлявшей, что главной опасностью для партии была то правая, то левая оппозиция, действовавшая (или пытавшаяся действовать) внутри партии, и вызов власти СССР в Восточной Европе со бторой половины 40-60-х гг. (Югославия, Польша, Венгрия, Чехословакия). Против этих «идеологических противников» ополчались и КГБ, и идеологические отделы партийных организаций, и многочисленные высшие партийные школы, академии, кафедры общественных наук, дома политического просвещения, парткабинеты, «и имя им легион».
По тем же идеологическим соображениям явно недооценивалась другая опасность для советского строя, все более явственно проявлявшаяся в жизни страны,— национализм, национальный экстремизм, помноженные и удесятеренные особенностями «ленинской национальной политики».
Официально в СССР национальные проблемы отсутствовали. Партийная пропаганда непрерывно твердила о решении этих проблем. Рецептом для их решения стал официально насаждаемый «социалистический интернационализм». Он провозглашался как «новый тип национальных отношений»34 Л. И. Брежнев, доказывая «торжество национальной политики КПСС», утверждал, что результатом деятельности партии стало «образование исторически новой социальной и интернациональной общности — советского народа». Социалистическому интернационализму отводилась роль заместителя национального чувства, национальной культуры. Следует отметить, что действительно было достигнуто некое единство культурных ценностей в среде интеллигенции, учащейся и студенческой молодежи. Молодежь из республик СССР имела постоянные и жестко выдерживаемые, контролируемые министерствами высшего'и специального среднего образования СССР и РСФСР, а через них и ЦК КПСС квоты для поступления во все высшие учебные заведения страны, и прежде всего России, где качество высшего образования традиционно признавалось самым высоким в СССР. Люди читали во многом одни и те же книги, смотрели кинофильмы, обсуждали новости, сообщавшиеся Центральным телевидением из Москвы. В СССР с середины 50-х гг. отсутствовала официальная политика ограничения прав граждан по национальному признаку, существовали реальные возможности для получения образования, реализации служебной карьеры вне зависимости от национального происхождения.
Однако одновременно существовали реальные различия в уровне жизни, особенностях образования, менталитете жителей различных республик СССР. Эти отличия официально игнорировались. Рассуждения о том, что социалистический интернационализм служит условием для расцвета национальных культур, вызывали раздражение у национальной интеллигенции. Во всех союзных республиках СССР социалистический интернационализм воспринимался в русском обличье. В школьных учебниках по истории Советского Союза (начинавшейся, кстати, никак не позднее Рождества Христова) история Армении, Грузии, Узбекистана, стран Прибалтики включалась в контекст российского прошлого; при обязательном обучении иностранным языкам в средней школе в России в учебных планах не было языков других союзных республик, кроме русского как государственного языка СССР. В армии, служба в которой была обязательной частью биографии мужского населения СССР, говорили по-русски. В свою очередь, это приводило к тому, что многие родители в республиках СССР, стремясь дать детям хорошее образование, отправляли своих детей в русские школы35
Промышленное строительство, создание новых предприятий, как правило, осуществлялись в большинстве своем русским инженерно-техническим составом, да и квалифицированную работу на авиационных заводах Узбекистана, приборостроительных предприятиях Молдавии и Литвы, и не только там, выполняли русские рабочие. Рассуждения о «социальной однотипности всех наций
