наш народ… — Тут он употребил арабский глагол, смысл которого я могу приблизительно перевести как «изжил себя». — Мы слишком древняя раса, и нам нужна свежая кровь. Поэтому нынешняя Энгои должна была стать женой чужака, которому предстояло выступить в роли хранителя знаний, искусств и законов великих белых людей. От их союза, господин, родится будущая Энгои. У нее будет большое сердце, и она, — голос старика звучал торжественно, — сделает дабанда самым могущественным народом во всей Африке. Да, Макумазан, именно она, а не та, что ныне правит нами, и не белый Странник, ее супруг.
— Очередное пророчество, Кумпана?
— Да, господин, и оно обязательно исполнится, — ответствовал он все так же торжественно. Но тут же сменил тему, словно бы мы коснулись чего-то запретного, и продолжил как ни в чем не бывало: — Сегодня полнолуние, и перед алтарем свершится важный обряд. Я прошу тебя принять в нем участие, а завтра ты сможешь покинуть нас, как мы и договаривались.
— Рад это слышать! — воскликнул я. — Но я больше не хочу присутствовать ни на каких ваших ритуалах!
— Тем не менее, господин, — возразил Кумпана и вновь улыбнулся этой своей непостижимой улыбкой, — я уверен, что на этот раз ты и твой слуга удовлетворите наше желание.
— Значит, у меня нет выбора?
— О, господин, я этого не сказал. Однако я уверен, что вы придете, и непременно пришлю за вами стражников, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.
С этими словами он встал, поклонился и ушел.
После его ухода я вспомнил, что так и не выяснил, какова участь Кенеки.
— Баас, — сказал Ханс, — я всегда считал вас умным, но Кумпана намного умнее. Он даже мне даст фору. Кумпана всегда заставляет нас плясать под свою дудку, а потом еще и насмехается. Нам придется пойти ночью к алтарю, иначе стражники, которых он якобы выделил для защиты, отведут нас туда насильно и будут действовать вежливо, но настойчиво. Интересно, баас, что нам покажут на этот раз?
— Откуда мне знать? — огрызнулся я, раздраженный насмешками Ханса. — Возможно, госпожа Тень и ее царственный супруг решили почтить подданных своим визитом.
— Сомневаюсь, баас. Наверняка эти двое сейчас сидят рядышком, держась за руки, влюбленно глядят друг на дружку и говорят всякие глупости о том, как прекрасна луна. Спустя полгода, когда им захочется потрогать кого-то еще, увидеть новые лица и луна перестанет их радовать, — вот тогда они вернутся к людям, но никак не раньше. Уж скорее это связано с Кенекой, если тот еще жив. Хотя мы ведь не слышали вестей о его смерти. Я бы предпочел увидеть его, баас, а не влюбленную парочку, которая знай себе воркует: «Ах ты, мое солнышко» и «В целом мире нет никого лучше тебя, прелесть моя».
— Ох, не дай бог попасть тебе на язык, — ответил я и пошел прочь.
Проницательный Ханс умел угадывать правду не хуже заправских колдунов, и на сей раз интуиция тоже его не подвела. Когда обещанная стража проводила нас ночью прямиком к алтарю, мы убедились, что центром всеобщего внимания на сей раз и впрямь оказался Кенека. Интересно, что это был уже второй суд над ним, на котором нам довелось присутствовать. Но еще более любопытным мне показалось то обстоятельство, что даже сдержанные дабанда, за многие века благоденствия и строгого правления жрецов ставшие ко всему безразличными, дружно проявили живой интерес к этому событию.
Ибо все до единого горожане и многие жители окрестных деревень собрались в ту ночь на площади перед алтарем. Жрецы тоже присутствовали здесь в полном составе. Астрологи наблюдали за небом со своих башен и громко объявляли присутствующим послания звезд, а в перерывах между ними хор, скрытый за алтарем, заводил ритуальные песнопения. Священный огонь горел, как сигнальный маяк, гораздо ярче, чем прежде. Право же, он напоминал пылающую печь.
Перед алтарем в отблеске пламени стоял Кенека, связанный и под охраной, а по обе стороны от него сидели члены Совета Тени в белых одеждах. Они представляли то ли судей, то ли присяжных, а скорее всего, выполняли обе эти функции сразу. Рядом с ними стоял Кумпана. В этом спектакле ему отводилась роль обвинителя.
После того как нас с Хансом доставили на площадь и усадили неподалеку от Кумпаны, прямо напротив Кенеки, началось разбирательство. Думаю, нет нужды описывать его в подробностях; если говорить вкратце, то глава Совета просто перечислил все преступления Кенеки, начиная с пространного рассказа о совершенном в юности святотатстве по отношению к бывшей Энгои — прегрешении, приведшем к его изгнанию или бегству. Похоже, вина этого человека была куда большей, чем мне казалось. Затем последовал рассказ о злодеяниях, свидетелями которых я был сам.
Наконец обвинительная речь закончилась, и Кенеке по традиции предоставили последнее слово. Он с достоинством заявил, что дабанда не имеют никакого права его судить, поскольку он является законным вождем этого народа. Правда, вменяемые ему преступления не отрицал и не оправдывался, наверное понимал, что им нет прощения.
Когда он закончил, Кумпана обратился к Совету и жрецам:
— Что скажете? Виновен ли Кенека?
— Виновен, — ответили они в один голос.
Народ, собравшийся на рыночной площади, вторил им согласным гулом.
Тогда Кумпана крикнул астрологам на башнях:
— Какое возмездие за свои грехи, совершенные против Тени и народа, заслужил предатель Кенека, тот, кого прокляла сама Энгои?
Предсказатели на башнях вгляделись в звезды, как будто ища у них ответа, и разом заговорили на незнакомом мне языке. Наконец астролог, который стоял справа, воскликнул:
— Внемлите гласу небес! Пусть тот, кто погасил огонь, накормит его!
Глядя, как вспыхнуло пламя, когда жрецы подбросили в костер еще дров, я в недоумении сказал Хансу,
