Нет-нет, – решительно увернулась я от Джона, когда он попытался удержать меня за руку. – Ты свою миссию на сегодня выполнил. Мой дом – вот он, рядом, – (мы стояли уже возле нашего крыльца), – мне никто и ничто сейчас не угрожает. Так что можешь спокойно отправляться восвояси… Прощай еще раз. Спасибо за службу.
Дверь за моей спиной с протяжным скрипом захлопнулась, а я, простучав для вида каблуками, еще долго стояла в коридоре, напряженно прислушиваясь и сдерживая дыхание. Мне казалось, что Джон не сможет уйти вот так – запросто, что он тоже стоит сейчас в растерянности и в смятении на крыльце и что вот-вот снова раздастся знакомый короткий стук. Однако снаружи не доносилось ни шороха, ни малейшего звука, и, когда я спустя какое-то время, не утерпев, опять приоткрыла слегка дверь, кругом царили пустота и безмолвие. В стылом воздухе кружились, словно юркие мотыльки, легкие, редкие снежинки. Дорожка возле крыльца уже побелела, на ней четко отпечатались темные, влажные следы. Со стороны Эрниной половины тянуло едким, дымным запахом тлеющего брикета. Черной тенью метнулась мимо крыльца к сараю, изрядно напугав меня, Гельбова кошка, волоча по талому снежку задавленную мышь. Ушел… Неужели насовсем?
Несколько дней назад, как я уже здесь записала, Джон прислал с мальчишками записку, смысл которой сводился к следующему: «Если хочешь меня видеть – скажи, и я тотчас приду».
Я ничего не ответила ему.
АреВ, хоть бы ты подсказала мне, что я должна сделать, чтобы он появился здесь вновь, чтобы между нами опять восстановились прежние дружеские отношения, чтобы я снова могла видеть рядом его счастливые, радостные глаза. Ведь это все неправда, что он сказал в тот вечер. Неправда ведь?
Или я ошибаюсь, ареВ?
29 октября
Воскресенье
Как не хватает всем нам теперь Павла Аристарховича! Каждое воскресенье, в послеполуденные часы, когда он с Юрой обычно приходили к нам, я невольно, бессознательно прислушиваюсь, не стукнет ли дверь, не войдет ли сейчас в комнату наш милый, добрый «бывший», сняв неторопливо шляпу-котелок, с достоинством поприветствует всех, после чего церемонно приложится к маминой ручке. Затем усядется, как всегда, на свое любимое место – в уголок дивана – и станет терпеливо ожидать, когда кто-нибудь из нас заведет разговор о России.
Ах, Россия, Россия… Мне кажется, что ты очень много потеряла, отлучив в свое время от себя таких вот беззаветно преданных и любящих тебя людей, каким был Павел Аристархович. Те слова, что он однажды сказал мне, растерянной, буквально раздавленной неожиданным потрясением веры, – «Что бы ни случилось – непременно возвращайся на Родину – в Россию», – эти слова я храню в своей памяти и в сердце, как дорогой талисман.
Нет известий от Юры. Где он? Что с ним? Сима говорит, что еще рано ждать письма – мол, пока он освоится в новой обстановке, пока устроится, пока мало-мальски обживется… Ну что же, если это так – тогда подождем еще. Мне кажется, Юра обязательно сообщит нам о себе, просто не сможет не сообщить.
Особых новостей, увы, нет. Этот воскресный день промелькнул быстро, скучно и неинтересно. С утра опять ходили на окопы. Вера вновь совершила грабительский налет на хозяйскую кладовую, и мы несли в кошелке для наших пленных не только скопленные за неделю картошку и хлеб, но и маргарин, сахарный песок, даже пачку макарон. Но их, пленных, почему-то не было. Живущие вблизи от Петерсхофа поляки сказали, что рано утром они видели колонну русских пленных, направляющуюся с лопатами и с мотыгами в противоположную от Грозз-Кребса сторону. Господи, сколько же окопов решили нарыть нацисты? И неужели эти оползающие желтой глиной траншеи сумеют остановить тех, кого мы так ждем?
Несколько странное известие принес к вечеру взволнованный, сияющий Джованни. Из бурного, подчас невнятного потока итало-русско-немецких слов, сопровождаемых энергичной жестикуляцией, мы все же поняли, что отныне Италия навеки с Россией и с ее союзниками и что наши народы теперь во всем действуют заодно. Значит ли это, что Советский Союз, Англия и Америка приняли Италию в свой блок? Я спросила у Джованни, откуда ему известно это? Ответил: швайцер слышал по радио и сказал ему. Ну что же, может, Италия и впрямь стала нашей официальной союзницей? Жаль, что не у кого сейчас перепроверить эту новость.
С тех пор как «восточников» и других иностранных рабочих стали гонять по воскресеньям на окопы, гостей у нас заметно поубавилось. Сегодня были только Ольга и Наталка из «Шалмана». Месяца два назад у Ольги, несмотря на ее слезы и отчаянные крики «ратуйте, люди добрые!», все же отобрали ее «сынку Леонидика», поместили в какой-то Дом малютки в окрестностях Данцига. При этом сказали, что ее вовсе не лишают общения с ребенком и что она сможет видеться с ним один раз в полгода.
Раз в полгода! Да ведь всем ясно, что за это время такая кроха начисто забудет свою мать. Конечно, они этого и добиваются. Станут растить и воспитывать ребенка на свой нацистский лад, и он, не слышащий родной речи, никогда не узнает, где его настоящая Родина, кто его родители, какой он национальности.
В первые дни Ольга, конечно, очень переживала – похудела и почернела, но сейчас, кажется, помаленьку успокаивается. Усердно помогает ей в этом наш Леонид, который снова «подружился» с ней, почти каждый вечер допоздна пропадает в «Шалмане».
На днях мама сказала ему: «Женился бы ты, Ленька, в самом деле, на Ольге… Съездили бы в магистрат, оформили свои отношения как положено. Девчонка она добрая, услужливая – хорошей женой тебе будет». На что Лешка, как-то не по-доброму хмыкнув, ответил: «Успеется… Не горит». Поганец он все-таки. Этот Леонид – Леонард.
Вечер прошел тихо. Итальянцы вскоре исчезли – они тоже ходят на окопы, устают. За ними испарились Юзеф с Лешкой: один – в гости к Яну, другой – проторенной дорожкой – в «Шалман». Коротали время вчетвером. Сима, сидя у камина, что-то шила, или, вернее, перешивала. Мы с Нинкой нехотя играли в карты, в «Акулину». Мама, примостившись рядом, за столом, наморщив лоб и шевеля губами, сочиняла очередное письмо к Эйдемиллерам. Мне было смешно смотреть на ее озабоченное лицо, и я, взяв ручку, набросала шутливое:
ПОСЛАНИЕ К ЭЙДЕМИЛЛЕРАМ
Здравствуй, Маша и Кузнец,
Шлю письмо Вам наконец.
Хоть давно я собиралась,
Но сегодня расстаралась:
Взяла в руки карандаш —
Всем привет, во-первых, наш…
Мы живем – так… понемногу…
Пока живы, слава Богу.
В понедельник – дни считаем,
С утра вечер ожидаем.
А в Христово воскресенье
