От узкого и вытянутого вдоль крыши провала несет невероятным зловонием. Я осторожно заглядываю туда и вижу, что входа в эту каменную щель нет вовсе, зато в стенах есть несколько окон, а дно устлано толстым, метра в полтора, слоем слежавшегося, гниющего мусора, киснущего под моросящим дождем. Должно быть, жильцы тех квартир, окна которых выходят в эту клоаку, годами сбрасывают туда отходы своей жизнедеятельности, нимало не беспокоясь об удушающем смраде и расплодившихся крысах.
Я сворачиваю в сторону, обхожу провал в крыше кухни и вонючую мусорную щель и, стараясь держаться выбранного направления, осторожно иду по узкому гребню, прямо вровень с мансардными окнами дома, расположенного на другой стороне широкого двора. Из окна одной мансарды высовывается толстая девица с желтыми волосами и пускает мыльные пузыри: целое облако ярких радужных шариков медленно плывет над серыми крышами, постепенно истребляемое каплями дождя. Девица провожает взглядом пузыри, потом видит меня и одним движением опускает вниз глубокое декольте линялой растянутой майки, демонстрируя вывалившуюся на грязный подоконник огромную грудь и одновременно высовывая изо рта обложенный бело-желтым налетом язык.
До нужного мне дома остается меньше полусотни метров. К чердачной двери ведет плоская крыша шириной в несколько шагов, с одной стороны которой расположена высокая глухая стена, а другая продолжается резким, почти отвесным уклоном, чей крутой скат обрывается провалом узкого двора. Я осторожно заглядываю вниз и поспешно отшатываюсь: на этот раз внизу настоящий каменный мешок, в котором нет не только арки, но даже и ни одного окна — только серые потрескавшиеся стены в широких бурых потеках. Далеко внизу виден покрытый жидкой грязью прямоугольник дна, на котором белеют обрывки каких-то картонок да мокнет под дождем полуразложившийся кошачий трупик.
Я прохожу через чердак на черную лестницу. Под ногами хрустят засохшие белесые комочки крысиного яда. Пахнет протухшей едой и мочой. Я спускаюсь, отсчитывая этажи.
Потрескавшаяся деревянная дверь черного хода, ведущая в кухню, заперта изнутри на железный крюк. Некоторое время я раздумываю, но в конце концов соображения тактичности берут верх, и я решаю не входить без приглашения, а иду дальше вниз по узким стертым ступеням до первого этажа, прохожу мимо последнего, короткого лестничного марша, ведущего к запертой на навесной замок подвальной двери, и выхожу в уже знакомый мне двор.
На кнопку дребезжащего звонка квартиры № 22 я аккуратно жму один раз, как и предписано визитерам Якова Самуиловича Роговера. На этот раз дверь распахивается почти сразу же, без преамбул в виде долгого шарканья старческих тапок в гулкой тишине.
Передо мной возник бледный, высокий и очень худой юноша, сильно сутулящийся, словно его хрупкий скелет, почти лишенный мышц, с трудом удерживает тяжесть большой головы с взлохмаченными живописными космами. На нем длинный свитер крупной вязки, который как балахон свисает с худых узких плеч. Юноша бросает на меня горящий от нетерпения взгляд, говорит: «Давайте быстрее, все уже собрались!» — и скрывается за дверью комнаты Каина. Оттуда слышны голоса, шум и скрип передвигаемой мебели.
Роговер уже стоит в глубине полутемного коридора на пороге своей комнаты и приветственно машет мне рукой. На нем все тот же грязно-зеленый длиннополый лапсердак и короткие тяжелые сапоги. Вероятно, старый библиограф страдает ревматизмом, если нуждается в теплой обуви, находясь в своей удушливо-жаркой комнате, где вечно топится печка-буржуйка и воздух слежался от густой книжной пыли. Кажется, что с моего последнего визита в обители Роговера стало еще теснее: вытертая красная обивка кресел, тяжелая ткань драпировки на окнах, книжные полки, книги, стеклянные сосуды и артефакты, высокий деревянный пюпитр все с тем же раскрытым массивным манускриптом, столы, стулья, столики, табуреты, снова книги, громоздящиеся на всех поверхностях вперемешку с матерчатыми грязными перчатками, тюбиками с клеем, кисточками и большими старомодными лупами на длинных медных рукоятях. Роговер снимает с одного из стульев перемотанную бечевкой высокую пачку потрепанных старых газет, отодвигает на край низкого столика несколько книг в ветхих линялых переплетах, названия которых давно истерлись и канули в небытие вместе с именами их авторов, и знаком предлагает мне сесть. Я аккуратно опускаюсь на краешек стула, а хозяин комнаты тяжело усаживается на скрипнувшее пружинами кресло, от которого в воздух поднимается облачко пыли.
— Чем обязан вашему визиту на этот раз, молодой человек?
— Яков Самуилович, — говорю я, — мне нужна консультация. Уверен, что только вы, с вашим опытом, проницательностью и колоссальными знаниями, можете мне помочь.
Роговер щурится на меня сквозь дряблые веки и криво усмехается, становясь похож на старого змея.
— Ах, юноша, — отвечает он, и в голосе его слышна легкая усталая укоризна, — я старый человек и давно уже невосприимчив к лести. Если мне не изменяет память, в прошлый раз вы интересовались этой книжкой, «Красные цепи», и высказывали предположение, что некто очень близко к сердцу воспринял то, что там написано. Так близко, что даже начал реализовывать на практике некоторые спорные теоретические постулаты этого сомнительного гримуара. Все так?
Я киваю:
— Да, все так.
— И конечно, вы не послушались моего совета и продолжили заниматься своим расследованием, невзирая даже на то, что несчастного Мишу Мейлаха подобные изыскания довели, по вашим словам, до нервного срыва?
Я снова кивнул. Роговер вздохнул и развел руками.
— Ну и как же мне давать советы, о которых вы просите, если вы ни в малейшей степени не хотите им следовать?
Я молчу. Некоторое время Роговер ворчливо кряхтит, а потом произносит скрипучим голосом сварливого старика:
— Ну задавайте уже свои вопросы. Но предупреждаю, я не специалист в алхимии и прочих науках такого рода. Я всего лишь изучаю историю книг, так что не обессудьте, если не смогу помочь…
У меня есть только два вопроса, один из которых записал в своих заметках к «Хроникам Брана» Мейлах, и второй, который задал я сам. Те самые вопросы, которые не дают мне покоя уже неделю и которые почему-то кажутся такими важными.
Роговер внимательно слушает, задумчиво глядя перед собой и поджимая тонкие белесые старческие губы. Потом примерно минуту он молчит, качает головой и наконец говорит:
— Не понимаю, почему вы вообще обратили внимание на такие частности. При всем уважении к Мише и его таланту ученого, нужно признать, что по большей части все то, о чем вы говорите, относится к области его домыслов и предположений, основанных на двух текстах сомнительного происхождения. Что мы имеем в реальности? Скромный алхимический трактат неизвестного автора и небольшую повесть, которая могла быть написана кем угодно и во времена гораздо более поздние, чем те, в которые происходили описываемые там события. «Красные цепи» могут принадлежать перу какого-нибудь полуграмотного компилятора, прочитавшего пару-тройку книг по алхимии и решившего, что ему открылась истина о способе создания эликсира. Не будем забывать, что большинством авторитетных ученых эта работа не была принята всерьез, а напротив, удостоилась резких критических замечаний, в частности, от Парацельса. Так что, если отвлечься от легенды про лорда Валентайна и загадочного Некроманта, вполне может статься, что ее написал какой-нибудь подмастерье, едва владеющий письмом, — отсюда и корявая латынь оригинального текста. И это лишь одно из возможных объяснений. Что же до того, зачем упомянутая в «Хрониках» леди Вивиен переписывала книгу своего отца, прежде чем отдать ее писцу для снятия копий, то не надо забывать, что мы имеем дело с художественным вымыслом, и все подробности событий, описанных в этой повести, остаются на совести ее автора. Зачем переписывала? А какими заклинаниями остановила морского змея? Таких вопросов можно задать множество, и я совершенно не понимаю, как они могут помочь в поисках того, кто, по вашим словам, пытается в наши дни и в этом городе изготавливать кровавый эликсир. Кстати, а что говорит по этому поводу сам Мейлах? Не лучше ли было бы задать эти вопросы ему, коль скоро уж вы так уверены в справедливости его гипотез?
— Я непременно спрошу у него об этом, — отвечаю я, с трудом пытаясь скрыть разочарование. — Не мог до него дозвониться в последнее время, но обязательно найду и поговорю. Просто хотел услышать и ваше мнение тоже: в конце концов, он указал вас в сносках к своей работе как одного из консультантов.
Роговер махнул рукой.
— Это громко сказано — консультант. Так, рассказал немного об истории книжного дела и дал пару советов, главным образом о том, что лучше держаться подальше от таких книг. Даже если «Красные цепи» написаны каким-нибудь дилетантом, но они остаются при этом настоящим гримуаром, который тем опаснее, чем менее был сведущ его автор в предметах, которыми занимался, и чем меньше понимал, какие силы мог случайно вызвать по собственной неосторожности и невежеству.
