Скоро внимание казаков переключилось на братских женщин. Покрой их одежды почти не отличалась от мужских, но вот украшения на них поразили, можно сказать, ослепили всех. Смуглый цвет кожи удивительно обрамлялся серебряным блеском украшений, что в изобилии покрывали женщин.
Историческая справка. Братские народы придавали большое значение украшениям, особенно женским. По традиционным мифологическим представлениям, украшения являлись вместилищем душ детей и животных, выполняли функцию оберега, маркировали социальный и возрастной статус женщины. Серебро, по убеждению братских, обладает магико-лечебным свойством. Особенностью богато оформленных ювелирных изделий из серебра являлись вставки из кораллов и жемчуга. Женские украшения подразделялись на несколько групп: головные; накосные; ушные, височные, височно-нагрудные; нагрудные и наплечные; боковые и поясные; украшения для рук. Все украшения передавались по наследству и множились каждым поколением. Продажа была тяжким грехом, влекущим смерть всему роду, даже в неурожай, голод или другое лихолетье они оставались в семье зачастую схороненные в глухом потаенном месте.
Братские женщины были покрыты серебряными украшениями от головы до пояса. Те, что имели наивысший статус многодетной матери, несли на себе полпуда украшений. Это была настоящая броня от злых духов из всяческих оберегов, магических знаков и амулетов.
— Кончайте зенки на баб пялить! — злобно рявкнул на казаков атаман, приводя их в чувство.
— Они выглядят, как монголы, а более как маньчжуры на гравюрах, — шепнул Тимофею Турай-ака.
Русские подошли к братским и остановились в десяти шагах. Чуть впереди — атаман Максим Перфильев, князь Тимофей Шорин и в качестве переводчика Турай-ад-Дин. Остальные казаки встали, окружив сзади полукольцом своих предводителей.
Термичей-тайша сразу заметил своего сына среди казаков, с тех пор не сводя с него взгляд. Юноша держался возле странного вида иноземца, без конца что-то ему рассказывая.
Стал накрапывать дождь, и тайша пригласил русских пришельцев в большую бревенчатую восьмистенную юрту. Крыша была покрыта древесной корой, а сверху уложена дерном. В центре ее имелось отверстие для выхода дыма, и лежала она на четырех опорных столбах, что на братском назывались «тэнги» и были священны. В центре юрты находился очаг весьма простой конструкции. Три продолговатых камня — «дуле», ограждая огонь, одновременно служили опорой для большого казана, где в данный момент бурлило варево, источающее запах баранины. На манер степняков все привычно расположились на полу, застланном овчинными и медвежьими шкурами. Для удобства кругом были разложены тюфяки и подголовники, шитые из камусов, набитые оческами шерсти. Судя по полностью отсутствующему убранству, сооружение несло функции, как понял атаман, думской или приказной юрты.
Последовали угощения. В казане действительно варилась баранина в соленой воде со специями, которыми служили местные растения типа черемши и луковиц сараны. Братские называли блюдо «бухулер» и разносили мясо и бульон в берестяной посуде. Предлагались молочные сладкие блюда и всяческие напитки от освежающего кумыса до хмельной арсы.
Русские, несмотря на голод, к угощениям отнеслись с показным равнодушием и, чуть попробовав блюда, чтобы не оскорбить хозяев, отставляли их в сторону.
Обеспокоенный тайша поинтересовался, обращаясь к русскому атаману:
— Почему уставшие и голодные гости не хотят отведать в полную меру столь чудесный бухулер из молодого барашка боргойской породы и напитки из кобыльего молока, дающие бодрость и силу?
Выслушав перевод толмача, в качестве которого выступал Турай-ака, Перфильев ответил:
— Не дело предаваться чревоугодию, не решив дела, порученные моим государем.
— Братский народ почитает белого царя. Ему были посланы подарки и ясак из лучших бобровых и собольих шкур, а срок оплаты следующего еще не наступил. Чего же хочет всесильный на этот раз?!
— Государь всея Руси и великий князь Михаил Федорович велел передать, что доволен подарками и возвращает ваших людей, что аманатами были взяты его служилыми. А еще государь прослышал, что якуты и маньчжуры приходят войною в земли братские, и мне, слуге своему, велел за порогами вблизи улусов острог поставить, и если братские люди шерть государю дадут, то быть им защитой на вечные времена.
— Братские и так кыштымы русского царя, а в защите не нуждаются, — вяло заметил тайша. — А где острог ставить хотите?
— А вот там! Прямо напротив улусов, у самого устья Оки, — набравшись смелости, заявил атаман.
При этих словах смуглое лицо Термичей-тайши стало смертельно бледным и жестким. Это заметили все, включая Перфильева. В юрте наступила тревожная тишина. Присутствующие нойоны и казаки напряглись до предела, почуяв дуновение смерти.
— Мой народ готов дать шерть русскому царю. Но острог далее Падуна ставить нельзя, — чуть слышно, но категорично выдохнул тайша.
Все было решено, и не худшим образом для обеих сторон. А далее события пошли своим чередом. Перво-наперво передали подарки от государя. Среди них наибольшее впечатление на братских произвели зеркала, иглы, булавки и бисер. Ржаная мука, крупы, толокно тоже весьма ценились у братских. Но более всего по душе, и к удивлению Термичей-тайши, пришелся подарок от самого Турай-ад-Дина. Мудрый имам соорудил возле его юрты солнечные часы и объяснил, что это такое и для чего надо. По его словам, выходило, что для управления улусами эта вещь крайне необходима. Тайша уяснил, что теперь будут готовить обед, или будить, когда он укажет, или все, глядя на часы, будут знать, что он занят, и не будут беспокоить его. За такую услугу имам получил разрешение от тайши свободно гулять по улусу лишь в сопровождении Шарана, что оказалось даже удобнее.
Отведали братские и хмельного вина, привезенного русскими. А потом состоялся обряд принесения клятвы — шерти. Казаки расстелили медвежью шкуру, и поставили на нее захмелевшего Термичей-тайшу. Тот стоял на коленях, а над его головой зависла казачья сабля, с нанизанной на нее буханкой хлеба. Турай-ад-Дин торжественно зачитывал текст шерти, а тайша добросовестно повторял:
— Я, Термичей-тайша, даю шерть государю своему, царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси самодержцу, Владимирскому, Московскому, Новгородскому, царю Казанскому, царю Астраханскому, царю Сибирскому, государю Псковскому и великому князю Смоленскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и иных, государю и великому князю Новгорода, Низовской земли, Черниговскому, Рязанскому, Половецкому, Ростовскому, Ярославскому, Белозерскому, Лифляндскому, Обдорскому, Кондинскому и всего севера, повелителю и государю Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинской земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств, по своей басурманской вере, на том, что быть мне, Термичею, под его государевой высокой рукою, и ему великому государю служить и прямить и добра хотеть во всем, и ясак ему, великому государю, давать во все года непременно, как и иные его государевы ясачные люди, и ему, великому государю, не изменять, и над его государевыми служилыми людьми дурна никогда не чинить и не побивать. А если мы в которых людей сведаем шатость и измену, и мне, Термичею на тех людей про то их воровство заведомо извещать государевым служилым людям, и на тех государевых изменниках стоять нам с государевыми служилыми людьми вместе, и иных своих братских людей к государевой милости призывать. Что в сей записи написано, великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси самодержцу, мы, братские люди и я, Термичей, шерть даем.
