— Сколько вы были в Крюкове?
— Неделю, а может, дней десять, не больше. Нас выбили ваши «катюши». Страшное оружие, земля горела вместе со снегом.
— Ваши газеты пишут, русским помогал «генерал Мороз».
— О, да, да, так пишут. Но мы жили в доме сбежавших хозяев. Обогревались печкой, топили дровами, углем, книгами и мебелью. Спали на полу возле очага. В Крюково был комфорт по сравнению с другими местами.
— Сожалеете, что раздели девочку?
— Да, потому и подошел к вам. Сейчас под конец жизни я стал чаще вспоминать свои грехи, чаще каяться, исповедуясь у священника. Честное слово, сегодня я бы встал на колени перед тем обиженным существом. Теперь, если не погибла, — мы перед уходом понаставили столько мин, что страшно даже подумать, — если жива, то это уже, наверное, пожилая дама… Русоволосая крюковская девочка в последнее время стала часто сниться, приходит ко мне в снах. Я испугался и потому через вас прошу прощения у нее.
После этих слов он как-то скукожился, сделался меньше и старше. По его морщинистым щекам покатились крупные горошины слез, какие бывают при глубоких переживаниях. Он повернулся и пошел в глубину прокуренного подвала.
Ах, как Николаю хотелось договорить с ним на эту тему, но времени было в обрез — слышалось, как сигналил автобус, собирающий туристов для дальнейшей поездки. Стороженко на выходе повернулся в сторону Курта. Тот смотрел на него, вытирая платком мокрые глаза.
* * *
Мог ли Николай предполагать, что, закончив службу в контрразведке, он встретится уже на гражданке с бывшим офицером абвера? И еще не предполагал, что эта встреча свяжет его событиями рокового 1941 года. и со второй интересной встречей в Крюково.
Позвал Николая в дорогу из Москвы в Крюково телефонный звонок давней знакомой — вдовы покойного командира полка по службе в Венгрии полковника Василия Викторовича Ванюшкина. Вдова его Лидия Андреевна поведала, что сестра мужа Анна Викторовна нашла часть дневника военного времени и готова поделиться с ним воспоминаниями о периоде гитлеровской оккупации поселка Крюково.
И вот Николай сидит в уютной комнате бывшей учительницы. Бросилось в глаза обилие книг. Основу личной библиотеки составляла классика. И немудрено, она была преподавателем русского языка и литературы. В самодельной рамочке в простенке между окнами висел портрет Сергея Есенина, по всей вероятности, вырезанный из журнала. На трельяже стоял подсвечник, в котором покоилась витая с бежевым оттенком стеариновая свеча, похожая на рог горного козла. Ее, видно, никогда никто не зажигал, так, для красы стояла. А может, и с практической целью, на всякий «пожарный случай» — веерного отключения боялась и Анна Викторовна.
— Чайку я согрею. А то с дороги небось промерзли. Вон какой морозище, — сердечно и сочувственно предложила хозяйка.
Николай удивился ее не по возрасту энергичной походке, рациональным движениям и красивому лицу славянской лепки с живыми карими глазами. В них не проглядывала возрастная усталость.
После чая Анна Викторовна рассказала, что она была маленькая росточком во время оккупации немцами Крюково, хотя ей и было неполных пятнадцать лет. Она вела дневник, любила хронометрировать время — события же были интересные. Потом его потеряла, а вот когда родительский дом стали ломать, он нашелся на чердаке. Она достала старые ученические тетрадки, сшитые черными нитками с объеденными, очевидно, сарайным гнусом — мышами или крысами, — уголками…
На титульном листе было выведено чернилами крупными буквами — «Дневник Ани Рудиной».
Она разрешила перелистать его, а потом так увлекла разговором, что уже было не до дневника. Николай включил с ее разрешения диктофон, записывая по ходу беседы интересные места. Женщина говорила четко, ладно строя предложения, украшенные удачными образами и сравнениями, поясняя отдельные короткие записи.
«22.06.41 г. Сегодня в 11.00 утром по радио было объявлено о начале войны с фашистской Германией…»
— Чем были отмечены первые месяцы войны в поселке? — спросил Николай.
— О, это целая эпопея. В Крюково сразу же стали создавать народное ополчение и команды местной ПВО. Дежурили на крышах домов, так как налеты на Москву были практически ежедневными. Помогали взрослым строить оборонительные сооружения на Ленинградском шоссе: рыли противотанковые рвы, ставили проволочные заграждения, металлические ежи.
«3.07.41 г. Нас, учащихся с 7-го по 9-й класс, пригласили на Крюковский спортивный аэродром для эвакуации самолетов…»
— Как же вы их демонтировали?
— Самолеты разбирали специалисты, а мы помогали авиатехникам грузить части летательных аппаратов на военные грузовики. Работали быстро, слаженно и с задачей управились в три дня.
«26.08.41 г. Целыми днями роем окопы и противотанковые рвы на Ленинградском шоссе…»
— Не по руке, наверное, лопата была?
— Да! Тяжел труд, земля была плотно спрессована, высушенная за лето — дожди не баловали. Лопаты с трудом врезались в сухой глинозем. Нелегко было девочкам, но помогало сознание того, что мы роемся в земле для нашей же безопасности.
«10.09.41 г. Ученики двух местных школ работали на Жилинской фабрике елочных игрушек…»
— ???
— Вы удивились? Дело в том, что с первых дней войны на фабрике развернули производство легковоспламеняющейся горючей смеси. Жидкость эту заливали в бутылки, закупоривали и отправляли на фронт и в партизанские отряды. Потом я узнала, что это оружие еще называли почему-то «коктейль Молотова». Работа была вредной для здоровья. Если капелька смеси попадала на одежду, то мгновенно прожигала ткань, а на теле появлялся ожог. Одежда тлела и становилась ветхой даже от паров. За работу нам давали обед, а после обеда — чай, чему мы были очень рады.
«15.10.41 г. Сталин отдал приказ об эвакуации фабрик и заводов, а также населения на восток страны…»
— Как она проходила?
— В Москве началась паника. Поездов для эвакуации недоставало. Ехали с детьми даже в товарных вагонах и на платформах. Некоторые шли пешком, оставив квартиры и имущество в столице. Рабочим и служащим выдали двухнедельное пособие и по пуду муки, так как пекарни и магазины не работали.
«17.10.41 г. Мы стояли за хлебом в очереди с 4 утра, а отпустили только на следующий день в 11.00…»
— Вдруг услышали сигнал воздушной тревоги. В небе появились два немецких самолета. Они сбросили бомбы на стоявший товарный состав. Паровоз тут же окутало клубами дыма и пара — осколками пробило котел. Мы побежали к месту взрывов. Из паровозной будки вынесли и положили на землю машиниста лет пятидесяти, у которого лицо и руки были ошпарены. Вокруг валялись фрагменты человеческих тел. Было ужасно страшно…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
