– Ах, беглянка, ах, пеструшка! что с тобой сталось, что уж несколько дней тебя нельзя иначе пускать, как только со связанными ногами? Какая муха тебя кусает? Или ты испугалась волка, моя дочка? Скажи-ка мне, милочка. Да, впрочем, какая ж другая причина может быть, как не та, что ты женского пола и потому не можешь быть покойной? Пусть будет проклят ваш нрав и нрав тех, кому вы подражаете! Иди назад, иди назад, голубушка, если там и не будет так же весело тебе, то, по крайней мере, с пастухами и своими подругами будет безопасней: подумай же, что будет с остальными, если ты сама, которая должна руководить и управлять ими, пойдешь без пути и руководства.
Слова пастуха сильно рассмешили всех, в особенности же каноника, который сказал ему:
– Ради Бога, брат, успокойтесь немного и не спешите так вести козу к стаду; раз эта особа женского пола, как вы говорите, то, сколько ни мешай ее, она должна повиноваться своему природному влечению. Нате, скушайте этот кусочек, да выпейте малую толику; авось ваш гнев усмирится, а коза тем временем отдохнет.
С этими словами он протянул ему на конце ножа кусок холодного зайца. Пастух взял, выпил, поблагодарил и, успокоившись, сказал:
– Не хотелось бы мне, господа, чтобы вы сочли меня за дурака, услыхав мои серьезные разговоры с этим маленьким животным; поверьте, в моих словах есть некоторый таинственный смысл. Хоть я и мужик, но уж не на столько глуп, чтобы не понимать, как надо обращаться с людьми и с животными.
– Охотно верю вам, – ответил священник, – потому что по опыту знаю, что часто леса питают поэтов и пастушьи хижины укрывают философов.
– По крайней мере, – возразил пастух, – в них попадаются люди, своим умом дошедшие до всего. Чтобы вы убедились в истине моих слов и слов этого господина (он указал при этом на священника), я расскажу вам одно истинное происшествие, если только я не наскучу вам своим непрошенным рассказом.
– Так как это носит на себе отпечаток какого-то рыцарского приключения, – ответил ему Дон-Кихот, – то я буду слушать вас с большим удовольствием; также сделают и эти господа, потому что они умные люди и большие охотники до всяких любопытных новостей, способных удивлять, развлекать и восхищать ум; не сомневаюсь, что таковой будет и ваша история. Итак, начинайте, мой друг, – мы вас слушаем.
– Ну, а на мне не взыщите, – воскликнул Санчо, – я ухожу с этим пирогом к ручейку и наемся там дня на три; я слыхивал от своего господина Дон-Кихота, что оруженосец странствующего рыцаря должен при всяком случае есть, сколько влезет, а то вдруг случится ему заблудиться в непроходимом лесу, из которого он не найдет выхода дней шесть; тогда от бедняги останутся кожа да кости, если только перед тем он не позаботился порядком набить себе живот или сумку.
– Ты всегда судишь положительно, – сказал ему Дон-Кихот, – иди, куда хочешь, и ешь, сколько можешь; у меня же желудок полон, и мне остается только дать пищи своей душе, что я сделаю, прослушав историю этого молодца.
– И мы все попитаем ею наши души, – добавил каноник и попросил пастуха начать обещанный рассказ.
Пастух слегка потрепал рукой козу, которую он все еще держал за рога, и сказал ей:
– Ляг рядом со мной, пеструшка; мы еще успеем вернуться домой.
И, как будто она поняла слова своего хозяина, коза сейчас же спокойно улеглась рядом с ним, как только он сел, и, смотря ему в лицо, казалось, приготовилась внимательно слушать рассказ пастуха, начавшего свою историю так:
ГЛАВА LI
Повествующая о том, что рассказал пастух спутникам Дон-Кихота
В трех милях от этой долины есть деревушка, хотя и очень маленькая, но считающаяся одной из самых богатых во всей окрестной местности. В ней жил один почтенный крестьянин, пользовавшийся всеобщим уважением, как за свой честный прав, так еще больше за свои богатства, тоже, как известно, способные доставлять их обладателям уважение. Но величайшею радостью в жизни была для него дочь, умная, милая, добродетельная и прелестная девушка, которую небо и природа щедро наделили редкими достоинствами, приводившими в изумление всех ее знавших. Совсем маленькая она была уже прекрасна, и, постоянно хорошея, в шестнадцать лет стала чудною красавицей. Молва об ее очаровательной наружности распространилась по всем соседним деревням; да, что я говорю – по деревням? Она достигла и далеких городов; она проникла даже в королевский дворец и дошла до слуха людей всех сословий, со всех стран съезжавшихся посмотреть на нее, как на поразительное явление, как на чудесный образ. Ее отец заботливо смотрел за ней, да и она сама вела себя осторожно, потому что никакие замки, никакие запоры на свете не могут уберечь девушку, если ее не бережет ее собственное благоразумие. Богатство отца и красота дочери заставляли многих молодых людей из той же деревни и из других местностей свататься за девушку, но отец все еще колебался в выборе счастливца, достойного сделаться обладателем его сокровища. Я сватался за нее тоже, и даже имел некоторые основания надеяться на успех, так как собственно для ее отца достаточно было звать, что я – его земляк, молод, не обижен разумом, происхожу из старинного христианского рода и владею богатым родовым имением. Ее руки просил еще другой молодой человек из той же деревни, совершенно равный со мною в достоинствах; и это обстоятельство ставило отца в затруднение относительно выбора жениха для своей дочери, там как он видел, что судьба ее будет одинаково хорошо устроена, выдаст ли он ее замуж за того или за другого. Чтобы выйти из этого затруднения, он решил спросить мнения самой Леандры (такт звали красавицу, которая довела меня до настоящего жалкого положения), рассуждая, что, так как мы оба равны, то право выбора можно предоставить любимой дочери, – решение, которому должны бы следовать все родители, собирающиеся женить или выдавать замуж своих детей. Не говорю конечно, что они должны позволять своим детям делать дурной выбор; я советую только предлагать им хороший и приличный выбор женихов, предоставляя детям право поступать во всем остальном по своему желанию. Не знаю, какой выбор сделала Леандра; знаю только, что отец ее продолжал отговариваться перед нами молодостью своей дочери и другими общими словами, которые, не обязывая его, в тоже время не освобождали нас от обязанности. Моего соперника зовут Ансельм, а меня – Евгенио; упоминаю об этом для того, чтобы вы знали имена участником в этой трагедии, развязка которой, хотя еще не наступила, но неминуемо будет злополучной и кровавой.
В это время в нашу деревню прибыл некто Викентия де-ла-Рока, сын одного бедного крестьянина из нашей деревни. Этот Викентий возвратился из Италии и из других стран, в которых он служил солдатом. Ему еще не было и двенадцати лет, когда он ушел из дому с одним капитаном, проходившим мимо их деревни с своим отрядом, и через двенадцать лет вернулся на родину молодым человеком в военной форме, обшитой тысячью разноцветных галунов и снизу до верху увешанный разными стеклянными украшениями и стальными цепочками. Сегодня он надевал один наряд, завтра – другой, но все его украшения были ни что иное, как легковесные грошовые безделушки. Деревенские жители по природе злоязычны, и на досуге их злоречие переходит все границы; они заметили и в точности сосчитали все наряды и драгоценности Викентия и под конец счета нашли, что у него всего на всего три разноцветных платья с чулками и подвязками; но он умел так ловко распоряжаться ими, что, не сосчитав, всякий готов был поклясться в том, что у него, по крайней мере, десять пар платья и больше двадцати султанов. Не сочтите пустой и непристойной болтовней мои рассказы об его нарядах, – нет, они имеют большое значение в моей истории. Он часто усаживался на каменную скамейку под большим тополем на площади, а мы, разинув рты, слушали его рассказы о совершенных им подвигах. Не было, кажется, на всей земле такой страны, которую бы он не видал, не случилось ни одной битвы, в которой бы он не участвовал. Если верить его словам, то мавров он убил больше, чем их живет в Марокко и Тунисе, а поединков он имел больше, чем Ганте или Луна, больше, чем Диего Гарсиа Парадесский или другие воины, имена которых он называл; из всех этих поединков он выходил победителем, не потеряв ни капли крови. Впрочем, он показывал нам следы ран, полученных им будто бы в разных приключениях никто однако их не мог заметить, хотя он и говорил, что эти раны были причинены ему аркебузом при разных встречах. Он чрезвычайно высокомерно обращался с равными себе и со своими знакомыми; он говорил, что его отец – его собственная рука, его дворянство – его дела, и что, в качестве солдата, он ничем не обязан самому королю. Добавлю к этому, что он был немножко певец и играл на гитаре; но и тогда я еще не перечислил всех его достоинств. Кроме всего этого, он был еще поэтом и по поводу каждого пустяка, случившегося в деревне, сочинял длиннейшее стихотворение. И вот этот солдат, которого я вам описал, этот Викентий де-ла-Рока, этот храбрец, щеголь, поэт и музыкант несколько раз попался на глаза Леандре. Ее прельстила мишура его красивого мундира, ее очаровали его романсы, и она вполне поверила в действительность подвигов, о которых он сам рассказывал. В конце концов, обстоятельства, при помощи дьявола, наверно, устроились так, что она влюбилась в него прежде, чем у него зародилось тщеславное желание поволочиться за ней. А так, как дела любви особенно легко устраиваются тогда, когда того желает сама женщина, то Леандра и Викентий скоро согласились между собой. Прежде чем кто-либо из ее многочисленных ухаживателей пронюхал об ее намерении, она уже привела его в исполнение, убежав из дома своего любимого отца (ее мать уже умерла), из деревни вместе с солдатом, оказавшимся в этом предприятии счастливее, чем в любом из всех остальных, удачею в которых он хвастался.
