понимать, как оно на самом деле. И не докажешь, не объяснишь, что цифры, числа расскажут гораздо больше и внятнее этих сбивчивых докладов, этой цепи перекладывания ответственности с руководителя на ведущего, с ведущего на более младшего менеджера и вплоть до сисадмина, который никак не может наладить работу электронной почты, чтобы она не висла, чтобы наконец заработала как надо, а вот как это надо, никто не объяснял. Есть много вещей, которые известны всем и не требуют объяснений, и часто это самые невнятные и непонятные вещи, в незнании которых никто не посмеет признаться.
Он слушал стук шефа, то нараставший, то замиравший на полуслове. У остальных метроном стучал ровно, быстро и ровно, как и положено послушным роботам. И ему стало скучно, он стал представлять, как здорово бы здесь звучала тема из Пер Гюнта «В пещере короля гор», как уместна здесь и сейчас музыка Грига. И ритм поменялся, он уже слышал начало мелодии, ещё неуверенное, оживающее.
И голова шефа отделилась от туловища, руки продолжали махать, не хватало меча и кубка, и они появились тут же. Голова шефа, оставляя мерзкий кровавый след, катилась по столу, подскакивая перед кем-нибудь, кусая за нос или ухо. Стол расширился, вся комната расширялась, превращаясь во внушительный зал с каменным сводом, освещенный чадящими факелами, с полом, выложенным неровными шершавыми плитами.
Голова шефа неистовствовала, кричала, нападала на других, и головы директоров посыпались на стол, а за ними и ведущих менеджеров, руководителей подразделений, пока все сидящие за столом не остались без голов. Здесь же была и его голова, она отпрыгивала от других, ища безопасное места, пока голова не запрыгнула обратно на плечи. Безумное действо, игра или драка, непонятно, что происходило на огромном столе, где десятки голов катались, врезаясь друг в друга, кусались, смеялись, зубоскалили, уворачивались от других, чтобы вцепиться тут же в кого-нибудь другого, а туловища помогали, отпихивали врагов, слепо и размашисто орудуя руками, придавая этому хаосу ещё больше безобразности. И над всем этим гремела музыка Грига в финальной части, хор давил сверху, как плита из гранита, сплошная чёрная громадина, которая вот-вот раздавит эти головы, как жалкие орехи.
В какой-то момент все головы разом повернулись к директору по финансам, единственному, кто надел свою голову обратно, и ринулись на него. Ужасающая армада разинутых пастей, с бешено вращающимися глазами, бороться с которой было легче легкого, одним щелчком пальца откинуть назад, заставить скатится на пол и затаиться по углам, под столом, спрятаться под платье, притворяясь беременной безголовой барышней. Отгремел последний аккорд, звук завис в воздухе, и всё пропало.
Он очнулся уже дома, на часах была половина шестого утра, будильник настойчиво пищал, затихая. Дома тепло, сухо и пахнет даже какой-то едой, но не хватает её. Сегодня же он отдаст ей запасные ключи, надо бы и кровать поменять, им будет тесно на его полуторке. Но кровать никто не поменяет, Катя оказалась против, и он тоже. Спать вместе, прижимаясь друг к другу, держать её, чтобы она не упала на пол, Катя спала всегда на краю кровати — это была игра, интересная им обоим, и пусть спали мало, часто просыпались среди ночи, смеялись, громко, неожиданно громко для самих себя, и отдыхали, поднимаясь бодрыми, как двадцать-тридцать лет назад.
Он расскажет ей про то, как проходят теперь все эти совещания, какой бред видится ему, а она посмеётся, станет спорить, что это вовсе и не бред. Он встанет первым, принесёт ей кофе и бутерброды, а сам сядет за инструмент, сыграет что-нибудь, что само придёт, пальцы жили отдельно от него, резонируя на настроение, чувства, её восторженные и смешливые взгляды. Всё же он очень стеснялся ей играть, стеснялся себя, сняв со стены все дипломы о победах в конкурсах, как давно это было. Катя их нашла и повесила обратно, светлые пятна на стенах не дадут соврать, спрятать себя.
Заскрипела дверь, замок он побрызгал ВД40, как посоветовал сосед, и старый стражник перестал заедать, вот петли упирались, не поддавались и стервозно скрипели. Он не вставал, решив проспать всё утро. Кто-то вошел в квартиру, наверное, Катя. Послышался женский голос, очень знакомый, немного низкий и властный. Это была не Катя, он хорошо знал этот голос, которому в ответ донесся мальчишеский бас, дерзкий, несогласный. И этот голос был ему знаком, напоминал его в детстве, бас уйдет, и останется один хрип, но позже, сильно позже.
Он не беспокоился, лежал с закрытыми глазами. Катя обещала привести Павла, своего сына. За последние месяцы они сдружились, мальчик оказался смышленым, любил маму, и не любил нравоучения — хороший умный парень. Он останавливал Катю, игравшую перед ним роль строгой матери, и Катя подчинялась, поняв со временем, что поезд ушел, и дело здесь даже не в авторитете, и нужен ли он в отношениях между матерью и сыном. Она скоро придет и столкнется с незваными гостями, но кто же это? Он уловил знакомый запах духов, так душилась всегда Маша, но она же в США, или вернулась?
— Ага, спишь! — Маша вошла в комнату и резким движением раскрыла шторы. В комнату заглянуло любопытное майское солнце. — А вот я тебе сейчас сыграю!
Она села за пианино, поколдовала с метрономом, он застукал ровный уверенный ритм, и стала лупить по клавишам тему «В пещере короля гор», с каждым переходом играя всё громче и громче.
— Мама, прекрати! Уши уже болят! — крикнул из кухни мальчишка, но Маша лупила и лупила, злобно хохоча.
— Ты сбиваешься на третьем такте, каждый раз, — сказал он и сел, с улыбкой смотря на сестру. Он тогда не поверил, что она приедет, что это письмо от неё правдивое, что она не соврет, как раньше.
— Ну так я и не лауреат международных конкурсов, — язвительно ответила она, сощурив красивые голубые глаза. Они были похожи с ним, как брат с сестрой, без смешения. Так сразу не угадаешь, а как станут рядом, то сомнений больше нет, и все всегда удивлялись, как же так вышло, что он был брюнетом с темно-карими, почти черными глазами, а она голубоглазой блондинкой.
Она встала и придирчиво посмотрела на его пижаму с игрушечными зайчиками и медвежатами, которую купила ему Катя. Маша почти не изменилась, всё такая же красивая и стройная, разве что плечи округлились и руки набрали мышечную массу. Она до сих пор нравилась молодым мужчинам, ходившим за ней косяками морских коньков, пугающихся её язвительных шуток.
— Я смотрю, ты бабу завел, — она ткнула
