тебя же нет эфира… Я не отдала весь потенцит королю — решила не рисковать. Потенцит найдешь зако…
— Я видел карту, Клер. Но меня не волнует потенцит, а ты — волнуешь. И ты умница, большая умница, что не отдала весь потенцит.
Она пояснила:
— Налета на город не будет. У короля не так много потенцита, чтобы разбрасываться на Аквилиту. Поверь мне — налета не будет.
Брок возразил:
— Но граница все равно крайне близка — всего лишь река. Это очень опасно. Будь моя воля, я бы и Викторию вывез в безопасное место.
— Она не поедет, да? — совершенно будничным тоном спросила Клер.
— Да. Она не поедет. И это…
— …и это тебя злит. Брок… Я простила тебе грубость в кондитерской — ты был ажитирован мной, так что, в отличие от многих, еще держался в рамках… А перед Малышом тебе не надо извиняться — все было хорошо. И ты не обещал вернуться со мной.
Брок скривился… Для Клер… Для Элизабет все могло быть иначе, вернись он с ней в Вернию. Она бы вернулась в сопровождении жениха, общество совсем иначе бы смотрело на неё — не как на экстравагантную леру, в мужском виде совершившую дикую эскападу, а как на героиню, спасавшую страну. Иногда присутствие рядом мужчины смещает акценты. То, что невозможно для одинокой леры, становится приемлемым для леры с женихом.
— Прости…
— Еще раз — ты не обещал мне как своей невесте ничего. Лера Элизабет мертва, давай больше не возвращаться к этой теме. Я поеду искать свою новую судьбу, и в ней тебе нет места. Будь счастлив, Брок. Ты это заслужил. А сейчас… Как воспитанный лер… Покинь мою комнату — я устала и хочу спать.
— Ммм…
Она встала и, хвала небесам, её рука даже не дернулась к револьверу — она еще не боялась Брока:
— Пожалуйста. Если ты лер и офицер, просто признай мое право на собственные решения, пусть и неправильные с твоей точки зрения.
Он опять не нашел нужных слов:
— Ммм…
— Брррррок…
Ему пришлось склонить голову в жесте раскаяния:
— Понял, осознал, икаюсь… И ухожу. — он открыл окно и спокойно выбрался наружу. Он хотя бы попытался.
— Каяться не обязательно, Брок. — сказала Клер напоследок, закрывая за ним окно.
Хотелось орать в небеса от собственной беспомощности, но не под окнами же Клер… С одной стороны — это выход: такая огласка приведет к необходимости спешного брака; с другой — это убьет доверие между ними. У него сутки, чтобы что-нибудь придумать.
* * *
Вик заснула моментально, стоило добраться до кровати — сказалась кровопотеря и накопившаяся усталость за последние дни. Жаль, что таинственный талисман разрушился — по нему можно найти создателя и поблагодарить его. Вик так утомилась, что не проснулась даже, когда вернулся Эван, осторожно ложась рядом с ней и прижимая её к своей груди. Даже его вздох облегчения, что она жива, что с ней все в порядке, не разбудил её. Даже осторожный поцелуй в висок — Эван хотел убедиться, что она действительно тут, она существует, она не плод его воображения и не погибла где-нибудь на проклятых, сумасшедших улочках Аквилиты.
Глава 41 Сны и их тайны
Ей снился странный, не её сон.
Так далеко от Тальмы она не бывала.
Оранжевая, мягкая, как песок, бархатистая, сыпучая земля, легко от ветерка поднимавшаяся в воздух и оседавшая на влажной от жары коже. Сизая, кажущаяся нежной высокая трава — с головой может скрыть. Она, как море, идет глубокими волнами под порывами сухого, обжигающего ветра. Пустое, белесое, жаркое небо. Ровная, как по линейке проведенная, линия горизонта, изредка ломающаяся силуэтами деревьев — тонких, как скелеты, с редкой листвой только на плоской вершине.
Карфа. Знойная. Невыносимая. Чуждая всему живому, немилосердная, странная и… Родная. Родная для Марка — это были его воспоминания или его сон.
Конические глиняные дома, словно гигантские башни муравейников. Костер в центре селенья, негасимый столетьями — еще даже Вернийской империи не было, а он уже горел.
Голый младенец на черных старческих руках плачет и выгибается, но узловатый, ревматический палец выводит на шее уже знакомый Вик примитив и поясняет кому-то:
— Запрет…
Вик не сдержала стон недовольства — то, что это печать, они уже и сами догадались, без подсказки Марка.
Эван где-то далеко, в зимней Аквилите, принялся укачивать её, что-то утешающе шепча. А она вновь погрузилась в сон. Если Вик, чтобы понять все, что передал ей Марк, придется спать, то быть ей Спящей нериссой, а сейчас это со всем не ко времени. Время и так ускользает, утекает, как песок между пальцев. Время сейчас не на них стороне.
И снова саванна, только в этот раз ночь, темная и спокойная. На чернильно-черном, чистом небе словно молоко кто-то пролил — так много звезд. Вик никогда, живя в Олфинбурге, не видела столько.
Палка в механической руке, пропахшей густой из-за оранжевой пыли смазкой, рисует примитивы прямо на рыхлой, податливой земле. Узнаваемо тянет теплом, радостью, знакомым эфиром. И не поднять голову, не заглянуть в алые или голубые глаза альбиноса, пожертвовавшего своей рукой, чтобы кто-то, в том числе она и Брок, жили. Вик во сне бесилась, но так и не смогла увидеть лицо своего спасителя. Она же не сможет узнать его, если случайно столкнется с ним… Она даже поблагодарить его не сможет!
На земле по воле альбиноса появляется символ за символом.
Вик вздохнула во сне, понимая: она потом расспросит Марка. Она узнает у Марка, как зовут её спасителя.
Каждый рисунок сопровождается словом, иногда даже парой или фразой — когда в тальмийском языке нет подходящего понятия.
— Власть.
— Сила. Сила рода, сила предков, сила в жилах…
Вик или Марк понимает — эфир. Так называется эфир.
— Уважение через силу. Уважение силы. Уважение через понимание, что иначе запрет.
Подчинение, а не все эти красивые слова. Подчинение и слом.
— Повиновение…
— Послушание…
Так много разных слов с почти одинаковым значением, но для мужчины они значат разное, и понять бы в чем принципиальная разница.
— Запрет…
Печать. Печать, лишающая эфира.
— Не запрет.
Возле знакомого примитива палка рисует несколько точек.
Вик вздрогнула во сне — вот оно, то, что она так искала! Она почти вынырнула из сна, но Эван погладил её по голове и принялся что-то напевать, словно ребенку.
И новый сон.
В этот раз все почти знакомо: простая комната с тальмийским интерьером, священный треугольник на стене, статуи богов —
