Через два часа помощник доложил, что Инессу обыскали, запрещенных предметов гинеколог и проктолог не обнаружили, протокол по всей форме составили. Видимо, она кое-что поняла, уже не матерится и не грозиться убить. Протокол по факту оскорбления, сопротивления и угрозы убийством сотрудников при исполнении то же составлен.
— Хорошо, давайте ее снова ко мне.
Второй раз Инесса зашла уже по-другому. Гринев понимал прекрасно, что это только внешняя подавленность, а внутри зреют планы жесткой расправы.
— Мы еще даже не начали разговор, а вы уже намотали себе срок. Вот протокол, где зафиксированы ваши угрозы убийством сотрудников при исполнении обязанностей. Это не ерунда, как вам кажется, это реальный срок, хоть и небольшой, до двух лет лишения свободы. А по совокупности совершенных преступлений, я имею в виду оскорбление и сопротивление, вам годика три намотают. И папочка вам не поможет, за ним уже поехали, то же будет сидеть в камере. Так что не советую вам строить из себя здесь властную даму, а в камере изолятора особенно — там для таких свои «гинекологи» и «проктологи» имеются. Надеюсь, вы поняли, что на свободу вас никто отпускать не собирается.
Гринев видел, как она побледнела и затряслись руки.
— И не для того вас сюда привезли, что бы срок добавлять, — продолжил Гринев. — Вы и так много чего натворили. Так будем разговаривать реально или снова станете угрожать расправой?
— Что вам от меня надо? Я никаких преступлений не совершала, — с трудом произнесла Инесса пересохшим ртом.
Гринев пододвинул ей стакан воды и пачку сигарет. Она выпила воду залпом и закурила.
— Я бы хотел, что бы вы ознакомились с уголовным кодексом. Статью 119 можете не смотреть — это угроза убийством. Посмотрите и внимательно прочитайте статью 205 и 205 прим.
Он открыл кодекс на нужной странице и протянул Инессе.
— Терроризм? — удивленно вскинула она брови. — А я здесь причем?
— Вы прочитайте сначала внимательно обе статьи, а потом поговорим.
Гринев внимательно наблюдал, как она читает и, на его взгляд, не осознает прочитанного.
— Прочитала и что? Я ничего не взрывала, не поджигала, никого не вовлекала. Зачем вы мне это дали?
— Хорошо, объясняю подробнее. Надеюсь, вы обратили внимание, что сроки наказания там вплоть до пожизненного заключения. И наверняка заметили строчку о финансировании терроризма, и о том, что человек добровольно и вовремя рассказавший все, освобождается от уголовной ответственности. Вы со своим сожителем через папочку переправили в Чечню сотни миллионов рублей, которые предназначались, и это вам известно, боевикам, бандформированиям для проведения различных противоправных деяний. Это называется финансированием терроризма, уже доказано и обсуждению не подлежит. Но, в ходе следствия могут и другие факты всплыть, касающиеся, возможно, вашего опосредованного или непосредственного участия в убийствах, терактах и других незаконных действиях. Советую все рассказать правдиво, без сказок о том, что не знали, кому и на какие цели предназначались деньги. Вот вам листы бумаги, пишите. Если напишите всю правду и в ходе следствия не всплывут новые подробности, то вас освободят от уголовной ответственности по этим статьям. Подробно пишите.
— Но, я правда не знаю…
— Я вам все разъяснил, — перебил ее Гринев, — пишите, что хотите. Папочку вашего, как я уже сказал, везут сюда, сожитель ваш арестован и дает показания в соседнем кабинете. Ему реально пожизненный срок светит. Много и других задержанных.
— А если я все напишу…
— Торговаться не советую, — снова уже зло перебил Гринев, — Делайте, что хотите.
Он вызвал помощника.
— Уведите, пусть напишет в камере, дайте ручку и бумагу.
Инессу увели, Гринев прикурил сигарету, задумался, пуская струйки дыма. «Вот, живут же на свете отморозки, папины сынки и дочки, коптят небо, не принося никакой пользы обществу, гадят понемногу и считают себя лучшими и крутыми. Кичатся своей ничтожностью, выдавая ее за собственную силу, ум и значимость, которые как раз и отсутствуют. Паразитируют на папином имени, считая общество быдлом, общаются с себе подобными, стараясь выделиться и среди них каким-либо необычным способом».
* * *
— И все-таки, Бог есть, — произнесла Валентина вслух, ни к кому не обращаясь конкретно.
Кэтвар повернул к ней голову. Чернова сидела в кресле у камина в задумчивой позе и, видимо, вспоминала прожитую жизнь. По крайней мере, ему так показалось.
Язычки пламени светились разнообразием форм, создавая теплоту и уют в доме, потрескивали иногда дровишки, вспыхивая временами ярче, и не мешали, а, как бы наоборот, способствовали воспоминаниям.
Ее невзгоды закончились, все фигуранты предстали перед судом, но их наказание не принесло радости или удовлетворения. Теперь бывший губернатор, ненавистный доцент Буйнов, главный врач Реутов и другие уже отбывают свой срок. Реутов получил пожизненное наказание, Буйнова приговорили к семи годам. Собственно ему она хотела бы большего — размазать, раздавить собственными руками, оторвать яйца и размозжить на противной роже.
Чернову реабилитировали — восстановили на работе, выплатили денежную компенсацию. Но какими деньгами, чем и как восстановить потерянные годы, исковерканную судьбу? Единственный доктор — время, которое сгладит, залечит раны, но вряд ли растворит образовавшиеся рубцы. Она еще не могла находиться одна в своей квартире, и Кэтвар, понимая это, предложил ей пожить пока у него.
Ощущение музейного экспоната в общественных местах не давало покоя, и Чернова поняла, кожей прочувствовала — почему иногда ненавидят журналистов. Они лезли к ней неистово со своими вопросами, часто бестактными, и никто не задумывался над ее состоянием — каково заново ворошить незажившие раны, вспоминать и перечислять вслух издевательства отдельных личностей правоохранительной и медицинской систем. Она поняла, как глух и бессердечен становится журналист в своей погоне за сенсацией, так и она прежде гонялась за информацией, переступая чувства и мораль. Пропиаренная коллегами во всех ракурсах — в правде и домыслах, фактах и предположениях, она не смогла оставаться на прежней работе и уволилась. Кэтвар понимал ее и предполагал, что это временно. Все равно вернется позднее в журналистику, но уже с другим видением жизни и бережным отношением к личности, считал он.
— А может быть и нет Бога, — внезапно произнесла Чернова и посмотрела на Кэтвара. — Ведь это вы помогли мне, а не Бог, вы восстановили справедливость.
Он внезапно почувствовал ее флюиды и понял, что она хочет его. Хочет любви, страсти и страдает от этого, не может и не переступит через его брак, через Марину, которую уважает, не смотря на чувства к ее мужчине. Кэтвар оборвал внезапно возникший порыв подойти и обнять ее, обнять по-братски и пожалеть. Зачем доставлять еще одну, пусть и желанную, боль.
— Может и нет, — решил поддержать он разговор, — а может и есть… Но, что-то там все-таки есть. Может это он моими руками…
Он замолчал, решив отдать инициативу беседы ей, пусть сама продолжит тему или выберет другую. Валентина помолчала с минутку и заговорила вновь, словно бы про себя.
— Единственное, в чем я убедилась достоверно, что чем человек выше, круче, тем сволочнее. А самые подонки все наверху, в элите. Большой человек мелкими пакостями не занимается. Добро и зло от него тоже большое. Даже гомосеки, хорошо это или плохо, но среди простых работяг их практически нет, им не до извращений, когда стоит вопрос о куске хлеба. Все от денег, все зло и пакости. Редки исключения, — она помолчала немного, — и такие люди, как вы.
Валентина повернула голову в его сторону, чувствовалось, что хотела сказать еще многое, но замолчала. Видимо, не хотелось бередить душу дальше.
У Кэта даже заныло в груди.
— Закон, честь и совесть — часто по разную сторону баррикад. Он и призван служить людям, но нередко подавляющее большинство несогласно с ним. И пишет его небольшая, но могучая кучка, в первую очередь, не забывая о себе, своих интересах. И все бы ничего, если бы эта кучка не попирала Закон сама. Это уже чересчур.
Кэтвар смолк, то же не стал продолжать разговор дальше, у него даже зачесались руки — хотелось найти, поймать и уничтожить гнид, одновременно пишущих, стоящих на страже и плюющих на Закон.
* * *
Стемнело, но городские фонари неплохо освещали центральные улицы, можно достаточно хорошо разглядеть вблизи лицо или фигуру на расстоянии.
Кэтвар брел неторопливым шагом, все еще под впечатлением от разговора с Валентиной и от недосказанных мыслей. Впервые возникло такое желание — прогуляться по ночному городу и, если можно так выразиться, нарваться на неприятности. Хотя неприятности могли быть по-настоящему только у другой стороны, а его одолела непреодолимая охота на криминал и его предотвращение, в крайнем случае, возмездие по чести и совести, по воле народа, не по Закону. Злой он был сейчас на Закон, на его бездействие во многих случаях, на неприступность оного ради определенных лиц.
