Алексей, казалось, успел первым поднять руку. Профессора Артамохина провожали с трибуны овацией. Полненькая шустрая слушательница из зала бросилась к сцене с букетом цветов. Профессор польщенно раскланивался публике.
— Любо! — гремело под сводами зала. — Любо! — Еще слитнее выглядело собрание.
— Господа! Слово от наших спонсоров. Правильнее сказать, от содеятелей… — проговорил ведущий.
Клерк, сидевший во втором ряду, тронул Алексея за плечо, сказал:
— Сейчас вы, господин Ворончихин.
— Уважаемые дамы и господа! Я рад приветствовать… — Алексей понес пустые, годные на сто подобных случаев публичные фразы, но сбился и заговорил совсем-совсем по-дружески: — Все же пару слов не протокольного характера… — Тут Алексей замешкался, он хотел обратиться простецки: «Мужики!», и даже похолодел, вспомнив, как его усекли при входе. — Господа! — Он доброжелательно улыбнулся. Но почувствовал, что ответа из зала на его улыбку нет. Он посмотрел на президиум, откуда ему улыбнулся напряженно лишь ведущий, да мелькнул улыбкой клерк. — Позволю себе, господа, маленькую ремарку… Человек, который публично произносит слово «жид», должен помнить, что евреи — очень самолюбивый народ и никогда ему не простят… Евреи — политизированная, активная нация. Их история заставляет быть таковыми. Еще Лев Толстой говорил: еврея любить трудно, но нужно… — Зал — будто натянутая струна. Человек на трибуне — некий сфинкс. — Не надо забывать, что антисемитизм — это действенное оружие сионизма. Антисемитизм лишает человека кругозора, таланта. Ослепляет разум. Человек сосредоточен на мнимой цели…
— Да он сам с прожидью! — громко саданул казачий голос из зала.
— Это провокатор!
— Гнать его отсюда!
Казаки загудели, затопали ногами, раздался пронзительный свист. Свист подхватили. Алексей услышал надрывный женский голос, той самой дамы, которая курила через длинный мундштук тонкую сигарету и стряхивала на пол пепел:
— Они даже сюда, в святая святых, пробрались! Вон!
— Вон!
Алексей и не помнил, как нырнул за кулису, а потом черным ходом, выбив ногой дверь, выскочил на улицу, сплюнул, высморкался прямо на землю и скоро-скоро пошагал к машине. Когда он уже давил на газ, увидел в зеркале заднего вида, что за ним бежит клерк-организатор, машет руками:
— Господин Ворончихин! Господин Ворончихин!
Алексей пришпорил своего железного коня.
— Осип! — выкрикнул он в телефонную трубку, вернувшись домой с конференции. — Если вы, евреи, даете деньги на такие сборища, то нам, русским, надо здорово задуматься.
— Там больше половины ряженые, — благодушно ответил Осип. — Меня попросили нужные люди… Пускай пар выпустят. Будь к казакам снисходительней. Нация обиженная, туповатая. Им надо помогать, как чукчам.
— Казаки — это нация?
— Им бы хотелось так думать, пусть думают, — мягко ответил Осип. — Оставь их! Есть дела поважнее.
X
В приемной Осипа Данилкина висел портрет последнего русского императора Николая Второго, чудом уцелевший в подвале дома; рядом — портрет ораторствующего Владимира Ульянова-Ленина на трибуне Второго съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов; далее — портрет Сталина с трубкой, Брежнев в маршальском мундире и наконец — большая фотография Бориса Ельцина на танке у Белого дома. Повесить такие портреты в приемной Осипу порекомендовал Алексей Ворончихин, чтобы посетитель, оказавшись здесь впервые, слегка растерялся: что за человек хозяин фирмы? — и сталинист, и демократ… Любая растерянность действует на человека обнажающе — невольно открывает слабые места, тестирует умственные способности…
Сегодня в приемной шефа Алексею встретился финдиректор Глеб Митков и человек, который — как представитель класса — тоже отвоевал себе местечко на арене разноликой русской истории двадцатого века. Представитель был крупноголовым здоровенным мужчиной в расстегнутом малиновом пиджаке из толстой материи, в темно-зеленой шелковой рубашке. Золотая крупная цепь на шее, перстень блестит платиновым белым блеском… Взгляд твердый и самоуважающий. «Малиновая душа!» — подумал Алексей, приветливо кивая незнакомцу, будто старому приятелю. Колоритные коммерсанты: торгаши, деляги, махинаторы, — коих прозвали «новыми русскими», вызывали у него веселящее чувство, словно удачная карикатура в журнале. Вероятно, этот типаж из провинции, подумал Алексей. Московские малиновые души теперь одеваются у зайцевых и юдашкиных, у кутюрье, — надо же! как обыкновенных портных стали называть; впрочем, малиновые, рыжие, зеленые пиджаки пошли от самого Версаче.
— Видел клиента? — спросил Осип вошедшего в кабинет Алексея. — Григорий Малина.
— Не может быть! Я ему кличку припаял «Малиновая душа». Просто провидение какое-то! — восхитился Алексей. — Большевик в суконной шинели мечтал: «Свобода, равенство, братство!» Человек в таком прикиде мечтает: «Обмани, укради, не попадись!»
— Он из Новороссийска. Там судно с аппаратурой из Индонезии застряло. Таможня хочет кушать… Разрулить можно через одну бабу, любовницу главного таможенника. Дать ей сто тысяч долларов. Она — передаст в нужные руки. Баба капризна, с ней надо осторожно и ласково. С местной братвой таможенники не хотят светится. Ты представитель солидной компании из Москвы. С тобой можно иметь дело. Уламывай ее! Малина тебя с ней сведет. Ты у нас специалист по переговорам с женщинами… В итоге — триста процентов прибыли!
— Мой гонорар?
— Пять…
— Двадцать пять! В этот раз я буду, как Гобсек, и не уступлю ни цента!
Осип сперва насторожился, потом что-то смекнул, заулыбался:
— Что, Наталья опять тянет жилы? Новый квартирный размен? А сколько денег ты переправил Аллочке Мараховской? Может, и твоя Эльза повышенных алиментов затребовала? Не можешь купить себе даже квартиру! А для прежних жен выворачиваешь карманы. У них новые мужья, свои семьи, пусть покрутятся.
— У них от меня — дети. Пока несовершеннолетние.
— Которые тебя почти не знают и вряд ли любят.
— У детей есть время исправить положение. Они еще так молоды… — Алексей помолчал. Молчал и Осип. — Я буду помогать им, чем могу, до последнего дня. Деньги для меня не суть. В них нет идеи… Я отдаю деньги тем, кому с ними спокойней. Если Наталье, Аллочке или даже сбежавшей от меня аристократке Эльзе нужны деньги, а они у меня будут, я их, конечно, отдам… Когда-то на земле денег совсем не было. А жизнь и счастье кипели!
Осип махнул рукой:
— Бабушкины сказки! Любое богатство во все времена было богатством! Ему поклонялись…
— О! Осип! Как ты заблуждаешься! — воскликнул Алексей. — Богатство — это не то, что у тебя в кубышке. Не твои дома, дачи, кусок земли на Лазурном берегу! Богатство — это то, что ты можешь отдать людям. Взять и отдать! Безвозмездно! Вот что есть богатство!
— Рука дающего не оскудеет — этого мы уже наслушались… — отпихнулся Осип. — Хочешь сигару?
— С нашей мелочностью — пять, десять тысяч, — мы не достойны коптить здешние потолки дешевыми сигарами.
Осип поднял глаза кверху. Вокруг люстры — расписной ангельский хоровод на голубых небесах. Кабинет был отремонтирован, но бездарно, — аляписто, без участия реставраторов, не в стиле первостроителя. Алексей Ворончихин, правда, настоял, чтобы потолочную лепнину и роспись в кабинетах особняка не трогали: пусть останется оазис настоящего искусства, а не новорусского глянца и мишуры!
— Пять тысяч на дороге тоже не валяются! Курочка по зернышку клюет… — бросил упрек Осип. — Но сейчас есть шансы заполучить целое корыто. Ельцина переизбрали. Он свое дело сделал. Он болен и фактически выпал в осадок. Настал очередной этап приватизации. Борян за избрание поставит любую загогулину. Все уйдет с залоговых аукционов…
«Борян, Боб, Банан, Бобр, Борис Нелакаевич, Боря Наливайло», — Алексей вспоминал распространенные прозвища Ельцина. Своего прозвища он Ельцину покуда не прицепил. Ельцин оказался скользким, изворотливым, непрямолинейным персонажем, — точный лейбл на лоб Алексей никак не мог ему всадить. То к Ельцину подбиралась кличка «Пухляк», «Волдырь», но — совсем не в десятку. «Чирей» — тоже была пусть не в «молоке», но далеко не в центре. «Тухлый» — тоже не в яблочко. Даже оплывший с похмелья Ельцин умело увертывался, ускользал от своего точного прозвища…
— У меня еще две новости, — привлек внимание Осип, раскуривая сигару. — Я хочу заключить договор с Разуваевым. Помнишь такого? Они создали охранно-консалтинговый холдинг. Думаю, лучше платить гэбэшникам, чем бандитам, которые нас крышуют… И второе, — как бы мимоходом закинул Осип. — Я решил баллотироваться в депутаты.
— На бутерброд с икрой еще один слой икры — уже надоело? Деньгами насытился — хочется заправской власти?
