— Он, видно, ночью подсел, — говорил шофер.
— Ночью? — резко переспросил Нванкво, гадая, на что тот намекает, но шофер продолжал без всякой задней мысли:
— Не выключили дальний свет.
— Сходи и позови людей — пусть толкнут.
Нванкво и Глэдис вылезли из машины и вернулись в дом, а Джонсон поплелся созывать соседских слуг.
Полчаса под громкие возгласы и пререкания машину таскали взад и вперед по улице, пока наконец мотор не ожил, изрыгая черный густой дым.
Когда они тронулись, на часах было восемь тридцать. Через несколько миль в машину к ним попросился раненый солдат.
— Останови! — закричал Нванкво. Шофер нажал на тормоз и недоуменно посмотрел на хозяина.
— Ты что, не видел, как махал солдат? Развернись — мы его захватим.
— Прошу извинения, — пролепетал водитель. — Я не думал, что хозяин захочет его взять.
— Должен был спросить. Разворачивайся.
Солдат, совсем еще мальчик, в грязной, пропотевшей форменной рубашке, был не столько признателен, сколько удивлен, что машина все-таки остановилась. Его правая нога была отнята по колено. Сначала он просунул в кабину неструганые костыли, которые Джонсон поставил между передними сиденьями, а потом сам плюхнулся на подушку.
— Спасибо, сэр, — робко сказал он, обернувшись назад, — и вам спасибо, мадам.
— Не стоит благодарности, — ответил Нванкво. — Где тебя ранило?
— Под Азумини, сэр, десятого января.
— Не горюй, все будет хорошо. Мы гордимся вами, ребята. Подождите, вот кончится война — и вам воздастся по заслугам.
— Дай-то бог, сэр.
Дальше ехали молча. Прошло примерно полчаса, они неслись по длинному спуску к мосту, и вдруг то ли водитель, то ли солдат крикнул:
— Воздух!
Крик потонул в реве авиационных моторов. Взвизгнули тормоза. Нванкво распахнул дверцу еще до того, как машина остановилась, и, не разбирая дороги, они ринулись в кусты. Глэдис бежала впереди, когда сквозь грохот до них донесся голос солдата:
— Пожалуйста, откройте мне дверцу!
Нванкво смутно видел, что Глэдис как будто остановилась. Он крикнул, чтобы она бежала дальше, и промчался мимо.
Пронзительный свист опустился с небес, как метко брошенное копье, прогрохотал взрывом, и все разлетелось вдребезги. Дерево, за которое он держался, швырнуло его в заросли кустарника. Леденящий кровь свист повторился еще дважды, завершаясь ужасным грохотом, и больше Нванкво ничего не слышал.
Он очнулся от криков, стонов, едкого дыма и запаха гари, встал на ноги и, шатаясь, побрел на голоса.
Еще издали он увидел бегущего ему навстречу Джонсона с окровавленным, залитым слезами лицом, обуглившийся остов машины, исковерканные трупы девушки и солдата, отчаянно закричал и без сил рухнул на землю…
Франсис Бебей
Женитьба Эдды
Франсис Бебей — камерунский писатель. (Род. в 1929 г.) Окончил технический коллеж, изучал литературу и журналистику в Сорбонне и Нью-Йоркском университете. Работал на радио в Аккре (Гана) и Лагосе (Нигерия). До недавнего времени был сотрудником отдела информации ЮНЕСКО в Париже. Профессиональный гитарист, композитор, автор исследовательского труда «Музыка Африки» (1969). Советскому читателю известен по повести «Сын Агаты Модио» (1967, рус. перев. 1974), удостоенной в 1968 году Большой литературной премии Черной Африки, и рассказам, опубликованным на языке оригинала в сборнике «Помехи и прочее» (1968). Автор романов «Ашантийская куколка» (1974) и «Альбер, король Эффиди» (1976).
Больше всего на свете юному Эдде хотелось завести жену, притом жену собственную, которая бы всецело принадлежала ему, обслуживала его, держала в чистоте хижину, готовила еду — словом, делала все, что ей полагается.
Нколло тоже хотелось завести жену. Разумеется, не себе, поскольку Нколло приходился Эдде отцом, а мать юноши была жива. Мужчина не женится вторично, пока первая жена не умерла и находится при нем, если, конечно, она не отравляет ему чрезмерно существование и сумела родить наследника. Наследнику мужчина всегда рад, даже если отлично знает, что ему нечего завещать сыну. В каждом человеке живет инстинкт продолжения рода, который даже у самого ничтожного субъекта вызывает стремление оставить в этом мире след, прежде чем предсмертный вздох окончательно развеет его надежды.
Нет, не себе искал Нколло жену, он хотел найти супругу сыну, а вместе с тем и всему нашему роду. Так ведется у нас в деревне испокон веков: никто не бывал еще полновластным хозяином собственной жены. Ни один муж не осмеливался принять какое-либо решение относительно своей жены, не выслушав всех родичей или не спросив мудрого совета почтенного старца Билонго.
Но Эдда вырос в городе у дядюшки Мендуа. А в городе, он убедился, можно командовать женой, ни с кем не советуясь, посылать ее туда или сюда, обращаться с ней ласково или грубо, как захочется. Он одобрял действия дядюшки Мендуа, колотившего жену всякий раз, как она запаздывала с обедом. В городе человек из бруссы в конце концов постигает цену времени. Недаром наша поговорка гласит: город открывает глаза слепому из самой глухой деревни. Эдде выпало счастье познать прелести городской жизни… Невероятное везение!
Вся деревня восхищалась этим молодым человеком, когда он приехал навестить отца. Восхищалась тем, как он одет — совсем иначе, чем его деревенские сверстники; тем, как он смотрит на окружающий мир — вовсе по-другому, чем местные жители; и, наконец, тем, как он превосходно разбирается во всем, что касается белых.
Ну а поскольку все любили его и восхищались им, Эдда вообразил, что может позволить себе делать в деревне то, что допустимо лишь в городе. Он попросил отца подыскать ему жену, которую собирался увезти с собой. Молодым людям нашей деревни никогда не пришло бы в голову требовать жену — они всегда дожидаются, пока отец сам предложит им жениться, а это обязательно раньше или позже случается. Но Эдда считал идиотством предоставлять старикам распоряжаться судьбой молодежи и в одно прекрасное утро заявил, что намерен жениться.
Дядюшка Нколло чрезвычайно уважал сына, воспитанного в городе и знавшего все, что знают белые. Он ничуть не возражал, чтобы мальчик женился в семнадцать лет, на год раньше, чем принято. Нынешняя молодежь так отличается от прежней…
Но отец и сын по-разному представляли себе будущую жену. Одного при выборе невесты заботили интересы племени, другого — свои собственные. Эдда не допускал даже мысли, что его супруга станет когда-нибудь готовить обед его двоюродным братьям, словно она — общая жена.
Как бы то ни было, в принципе вопрос был решен: у молодого Эдды будет жена. Его собственная, как полагал Эдда, его и всего племени, как полагал дядюшка Нколло. Чье мнение возобладает, могло решить только будущее.
И вот дядюшка Нколло отправился сообщить почтенному старцу Билонго о намерении женить сына. Все мужчины деревни были немедленно созваны на большой совет, чтобы решить, из какой деревни следует взять невесту, и обсудить условия женитьбы Эдды. Последние два года мы всех жен брали либо в Афане, либо в Эффиди. Последним женился в нашей деревне Атаби. Как раз тогда мы взяли женщину из Афаны. Ну и ободрали они нас! Никогда еще не платили мы такого выкупа! Афанцы, проведав, что в этом году у нас собран большой урожай, а двое или трое из наших работают в городе, вообразили, что все богатства мира сосредоточены в Мелунди, нашей маленькой деревушке. Мы навсегда запомним эту свадьбу, тем более что супруга Атаби, которая нам так дорого обошлась, никак не являет собой наилучший образчик покорной жены. «Хватит с нас этих афанских индюшек», — твердо решили мы на большом совете у Билонго.
Итак, нам оставалось обратиться в Эффиди или в Заабат.
В деревне уже были женщины из Эффиди, и, признаться, они вполне нас устраивали.
Зато наш опыт с женщинами Заабата оказался неудачным. Тем не менее мы не собирались вновь умолять жителей Эффиди осчастливить Эдду какой-нибудь девушкой. У природы свои законы: не следует постоянно брать жен из одной и той же деревни. Вот и пришлось нам обратиться к жителям Заабата. Они мне совсем не нравились, но, если б я только посмел воспротивиться почти единогласному мнению большого совета, все наши старики, без сомнения, конечно набросились бы на меня. Поэтому я промолчал и только скрестил большой палец правой руки с указательным, моля небо, чтобы нам не пришлось сожалеть о столь необдуманном решении.
И вот как-то утром дядюшка Нколло в сопровождении двух наших молодчиков покинул Мелунди и направился в Заабат, где должен был подыскать сыну супругу. По возвращении он сообщил, что мы все приглашены через девять дней в Заабат.
Путь от Мелунди до Заабата дальний — километров сто. Но что такое сотня километров для таких ходоков, как мы, особенно когда все идут вместе, да еще за женщиной? В нашем походе не участвовал только Эдда. Я всю дорогу спрашивал себя, не решил ли он подшутить над нами. Никогда не знаешь, что этим горожанам втемяшится в голову. Может, ему просто хотелось заставить нас прогуляться? А вдруг он раздумал жениться? Какой позор для нашей деревни, если мы, придя в Заабат, не сможем показать товар лицом, не сможем сказать: «Вот наш молодой человек, он приехал из города. Дайте-ка нам подходящую женщину…» Такие слова произносят особенно торжественным тоном, если среди мужчин в набедренных повязках красуется юноша в брюках цвета хаки. А что нам делать теперь, когда юного Эдды с нами нет?