В это время здесь путешествовал прибывший из Гудзонова залива полукровный француз по имени Анри Лоти, знаменитый охотник на рысей. Он искал здесь их следы и нашел их вдоль всего Уотерфонда громадное количество. Это прямо был рай для хищника, так как здесь зайцы шныряли тысячами. Поэтому рысь здесь оказалась сытой, и Анри пришлось построить для себя хижину и возвратиться обратно к себе на пост к Гудзонову заливу и выждать там до тех пор, пока не выпадет первый снег и ему не представится возможность приехать сюда на собаках, захватив с собою в достаточном количестве съестных припасов и капканов.
В это же самое время сюда пробирался с юга то на лодке, то сухим путем и молодой университетский зоолог, собиравший материал для своей диссертации «Разум у диких животных». Его фамилия была – Поль Вейман, и он имел в виду часть зимы провести здесь вместе с метисом Анри Лоти. Он привез с собою достаточное количество бумаги, фотографический аппарат и портрет молодой женщины. Перочинный ножик составлял собою все его оружие.
А тем временем Казан и Серая волчица подыскали для себя логовище на том же самом болоте, всего только в пяти или шести милях от хижины, которую изготовил для себя на зиму Анри Лоти.
Глава XI. Всё время парочкой
Был январь, когда проводник с поста привел Поля Веймана в хижину Анри Лоти в Уотерфонде. Это был человек лет тридцати двух или трех, полный жизни и краснощекий, походивший в этом и на Анри. Если бы они сразу же не сошлись характерами, то с первых же дней между ними начались бы неприятности, так как Анри все время находился в самом отвратительном расположении духа. В первый же вечер, когда они уселись у железной печки и закурили трубки, Анри сообщил Вейману о причине.
– Что-то удивительно странное, – сказал он. – Я потерял в западнях сразу семь штук рысей. Они оказались разорванными на куски, точь-в-точь как это бывает с кроликами, которых потреплют лисицы. До сих пор еще ни разу не наблюдалось, чтобы кто-нибудь нападал на рысь, попавшуюся в западню, – даже медведь. Я сталкиваюсь с этим в первый раз. И все эти рыси настолько изувечены, что за их шкурки не дадут на посту и по полдоллара. Семь штук! Ведь это больше двухсот долларов вон из кармана! Это делают здесь два волка. Два – я уж их проследил. Все время действуют парочкой и никогда врозь. Они обходят все мои ловушки и съедают кроликов, которых я оставляю там для приманки. Они совершенно не трогают попавшихся в ловушку выдр, норок, горностаев и куниц. Но с рысями у них расправа коротка. Черт возьми! Они сдирают с них шкуру так, как вы с себя перчатку! Я уже раскладывал стрихнин, завернутый в оленье сало, и устраивал для них специальные ловушки и западни – ничто не помогло! Они разорят меня, если я их не перехитрю, так как из двенадцати рысьих шкур они семь испортили и для меня осталось годных только пять.
Это заинтересовало Веймана. Он принадлежал к числу тех мыслящих людей, которые признают, что человеческий расовый эгоизм делает человека слепым к громадному количеству удивительных фактов в животном мире. С логикой, которая доставила ему обширную аудиторию у него на родине, он уже давно бросил вызов тем ученым, которые утверждают, что только один человек имеет разум и что то чувство общественности и ума, которое проявляют все другие живые существа, представляет собою простой инстинкт. Сообщенные ему Анри факты показались ему чрезвычайно важными, и до самой полуночи они проговорили об этих двух странных волках.
– Один волк – громадный, другой – поменьше, – продолжал Анри. – И в борьбу с рысью всегда вступает только один большой волк. Я вижу это по следам на снегу. Пока он управляется с рысью, меньший волк тоже оставляет свои следы тут же и затем, когда рысь уже бывает осилена или умерщвлена, он помогает большому волку раздирать ее на части. Все это я узнаю по снегу. Только один раз я заметил, что меньший волк, по-видимому, затеял драку с большим, потому что по своему пути они оставили кровавый след, и это была вовсе не рысья кровь. По этим каплям я выследил этих чертей на целую милю от ловушек.
В течение следующих двух недель Вейман собрал для своей работы достаточное количество материала. Не проходило и дня, чтобы они не заметили вдоль расставленных Анри ловушек следов именно этих двух волков, и Вейман тоже, как и Анри, убедился, что волки всегда ходили парочкой и никогда врозь. На третий день, когда они отправились к ловушкам, то в одной из них нашли рысь в таком виде, что Анри стал ругаться сразу на французском и английском языках, пока наконец не сделался красным как рак. Рысь оказалась изувеченной настолько, что ее шкурка не стоила больше уже и гроша.
Вейман отметил то место, где меньший волк ожидал, сидя на задних лапах, пока его компаньон расправлялся с рысью. Он не высказал Анри своих мыслей. Но в следующие затем дни он все больше и больше приходил к заключению, что набрел на в высшей степени наглядное, полное драматизма объяснение своей теории. Несомненно, что по ту сторону этой ловушечной трагедии надо было искать разума.
В самом деле, почему эти два волка вовсе не трогали норок, горностаев и куниц? Почему они вооружились именно против одних только рысей?
Вейман был очень этим заинтересован. Он любил животных и никогда не носил с собой ружья. И когда он увидел, как Анри раскладывал для двух наших мародеров отравленную приманку, то передернул от неприятного чувства плечами; а затем, заметив, что проходили дни, а к этим приманкам не притрагивался никто, он стал радоваться. Что-то в его натуре было такое, что заставляло его симпатизировать этим неизвестным бродягам, которые героически не упускали ни малейшего случая, чтобы не расправиться с рысью. Каждый вечер в избушке он записывал свои мысли и открытия. Однажды он обратился к Анри.
– Анри, – спросил он, – неужели вам не жаль убивать живые существа?
Анри посмотрел на него в упор и отрицательно покачал головой.
– Нисколько, – ответил он. – Я уже убил их целые тысячи и убью еще не одну тысячу впереди.
– А ведь есть еще двадцать тысяч и других таких же охотников, как и вы, в этой далекой северной стране – и все они убивают и убивали и сто лет тому назад. Вы назовете это войной человека со зверем. Но если вы, Анри, вернетесь сюда и через пятьсот лет, то все-таки вы найдете здесь диких зверьков, как бы вы их теперь ни истребляли. Почти весь земной шар изменяется, но вам не удается изменить этих тысяч квадратных миль почти непроницаемых лесов, холмов и болот. Здесь уже железные дороги не могут проходить, и я первый благословляю за это судьбу. Возьмите, например, все эти громадные степные пространства, которые тянутся на запад. Там еще попадаются следы старых буйволов, а все-таки города и селения растут как грибы. Вы слышали когда-нибудь о Северном Батльфорде?
– Это около Квебека или Монреаля? – спросил Анри.
Вейман улыбнулся и достал из кармана фотографию. На ней была изображена девушка.
– Нет. Это далеко к западу, у Саскачевана. Семь лет тому назад я проводил там каждый год, стрелял там куропаток, рябчиков и косуль. Тогда еще там не было никакого Северного Батльфорда – была только одна великолепная степь на сотни и тысячи квадратных миль вокруг. Была одна только хижина на реке Саскачеван, на том самом месте, где теперь стоит этот самый Северный Батльфорд, и я любил в ней останавливаться. В этой хижине жила девочка лет двенадцати. Мы обыкновенно ходили на охоту вместе – тогда я еще убивал животных. Иногда эта девочка плакала, когда я их убивал, но я над нею подсмеивался. Затем в тех местах прошла железная дорога и за нею еще и другая. Они пересеклись как раз у этой хижины, и на том месте сразу же вырос целый город. Заметьте, Анри, всего только семь лет тому назад там была одна только хижина. Два года назад в этом городе была тысяча восемьсот человек жителей, а в нынешнем, когда я побывал там, в нем стало их уже пять тысяч, а еще через два года будут и все десять. На том самом месте, где когда-то стояла жалкая лачуга, уже возвышаются целые три банка с капиталом в сорок миллионов долларов; электрическое освещение в этом городе вы можете увидеть за двадцать миль. Выросла гимназия, обошедшаяся в двести тысяч долларов, высшая школа, появились сумасшедший дом, пожарная команда, два клуба, биржа и через два года по всем улицам будет уже ходить трамвай. Только подумайте об этом – это там, где всего только несколько лет тому назад летали рябчики и прыгали косули. Население так быстро стало расти, что нельзя было произвести его переписи. Через пять лет там, где была одна только хижина, будет уже город с двадцатитысячным населением. А та девочка, которая жила в этой хижине, Анри, стала уже настоящей девицей, и ее родители очень разбогатели. Но меня последнее не интересует. Главное то, что этой весной я женюсь на этой девушке, и только потому, что именно благодаря ей, когда ей было всего только шестнадцать лет, я перестал убивать животных. Последним зверем, которого я убил, была степная волчица, у которой был волчонок. Она оставила его у себя и приручила. Вот почему больше всех других животных я люблю именно волков. И я хотел бы, чтобы эти два волка избежали вашей западни.
