Мирдин покраснел, испытывая замешательство:
— Ты оказываешь мне великую честь, о повелитель! И я умоляю тебя не прогневаться, но прошу как милости позволить мне, когда я сделаюсь хакимом, возвратиться домой, в края, раскинувшиеся на берегах великого морского залива. Отец мой стар и болен, а я стану первым в нашей семье лекарем, и вот я хотел бы, чтобы он перед смертью увидел, как я возвратился в лоно семьи.
Ала рассеянно кивнул.
— И чем же живет эта семья на берегу великого залива?
— Мужчины нашего рода всегда, насколько простирается память поколений, ездили и ходили вдоль всего побережья и скупали у ныряльщиков жемчуг, о могучий властелин.
— Жемчуг! Это дело хорошее, ибо отличный жемчуг я всегда покупаю. Ты можешь принести большую выгоду и удачу своим сородичам, зимми. Скажи им, пусть отыщут и доставят мне самую большую жемчужину без малейшего изъяна, а я куплю ее, и семья твоя весьма обогатится.
Возвращаясь домой, они все покачивались в седлах от выпитого. Ала изо всех сил старался сидеть прямо, а к ним обращался очень ласково — что могло быстро выветриться из его головы после неизбежного отрезвления, а могло и остаться. Когда добрались до царских конюшен и вокруг столпились, расталкивая друг друга, служители и прихлебатели, шах решил щегольнуть своим великодушием.
— Мы — четверо друзей! — громко воскликнул он, и половина всего двора ясно расслышала его слова. — Просто четыре добрых человека, четыре друга!
* * *
Эти слова быстро подхватили и, повторенные тысячами уст, они вмиг облетели весь город, как и все сплетни, касавшиеся шаха.
— С некоторыми друзьями нужно быть очень осмотрительным, — предостерег Роба Ибн Сина.
Разговор происходил утром, примерно через неделю после памятной прогулки. Встретились они на приеме, который устроил в честь шаха Фатх Али, богач, торговая компания которого поставляла вина в Райский дворец и в дома большинства придворных. Роб обрадовался, встретив здесь Ибн Сину. После женитьбы Роба главный лекарь, со свойственной ему деликатностью, крайне редко приглашал его к себе по вечерам. Теперь же они прошли мимо Карима, окруженного толпой знатных почитателей, и Робу вдруг подумалось, что его друг не только объект поклонения, но и пленник.
Необходимость их присутствия на этом торжестве диктовалась тем, что каждый из них в свое время удостоился калаата, но Роба шахские забавы тяготили. Несколько расходясь в мелочах, все эти приемы были до ужаса похожи друг на друга в главном. Помимо всего прочего Робу еще было жаль пропадающего времени, которого ему вечно не хватало.
— Я бы с большей радостью работал в маристане, там мое место, — так и сказал он Ибн Сине.
Учитель бросил на него предостерегающий взгляд. Они вдвоем прогуливались по поместью виноторговца, наслаждаясь кратковременной свободой, ибо всего минуту-другую назад шах Ала отправился в гарем хозяина.
— Ты всегда должен помнить: общаться с шахом — далеко не то же самое, что водить компанию с простыми смертными, — говорил ему Ибн Сина. — Царь не таков, как ты или я. Он небрежно взмахнет рукой — и с плеч такого, как мы, слетит голова. А то шевельнет пальцем — и кому-то сохранят жизнь. Ему принадлежит полная власть, и ни одному человеку не дано ей противиться. А от этого даже самые лучшие повелители слегка теряют голову.
— Я сам никогда не стремлюсь находиться в обществе шаха, — пожал плечами Роб. — И не имею ни малейшего желания вмешиваться в политику.
Ибн Сина кивнул головой, одобряя сказанное.
— Вот что важно знать о владыках Востока: им нравится отбирать себе лекарей, словно визирей, они чувствуют, что лекари уже как-то отличены Аллахом. Я по себе знаю, сколь притягательно подобное назначение, я в полной мере испил хмеля из чаши власти. Когда я был моложе, то дважды принимал на себя должность визиря в Хамадане. Это оказалось куда опаснее, нежели заниматься врачеванием. После первого опыта я едва избег казни. Меня бросили в подземную тюрьму, которая называлась Фардаджан, и там я мучился многие месяцы. А когда меня выпустили, я уже понимал, что даже на должности визиря в Хамадане мне спокойно не жить. Вместе с семьей и аль-Джузджани перебрался в Исфаган, с тех пор здесь и живу под покровительством шаха Ала.
Они повернули и направились обратно, в сад, где и происходило торжество.
— Счастье для Персии, что Ала ад-Даула позволяет великим лекарям невозбранно заниматься своим делом.
Ибн Сина улыбнулся.
— Это входит в его планы. Он хочет прославиться как великий царь, покровитель искусств и наук, — сдержанно произнес Учитель. — Будучи еще совсем молодым, он страстно мечтал создать могучую империю. Теперь же хочет и дальше расширять ее, пытаясь пожрать своих врагов, пока те не сожрали его самого.
— Сельджуков.
— О, будь я визирем в Исфагане, этих я опасался бы более всех прочих, — ответил Ибн Сина. — Но Ала-шах пристальнее всего смотрит на Махмуда Газневи, потому что оба они из одного теста. Ала четыре раза вторгался в Индию и захватил там двадцать восемь боевых слонов. Махмуд ближе к этому источнику сокровищ, он совершал набеги на Индию чаще и захватил более пятидесяти боевых слонов. Ала ему завидует и побаивается. И если Ала хочет осуществить свою мечту, то ему прежде всего необходимо избавиться от Махмуда.
Ибн Сина остановился и положил руку Робу на плечо.
— Ты должен быть очень осторожен. Знающие люди утверждают, что дни Кандраси на должности визиря сочтены. А займет его место молодой лекарь.
Роб ничего на это не сказал, но вдруг вспомнил, что говорил шах: у него связаны с Каримом «высокие и благородные замыслы».
— Если это так, то Кандраси нанесет беспощадные удары по всякому, кого сочтет другом или сторонником своего соперника. Не стремиться к высоким должностям самому — этого еще мало. Когда лекарю приходится иметь дело с сильными мира сего, он должен научиться гнуться и клониться, иначе ему не выжить.
Роб сомневался, что это у него хорошо получится — гнуться и клониться.
— Только не слишком занимай этим свои мысли, — сказал ему Ибн Сина. — Ала-шах меняет свои намерения часто и круто, так что нельзя заранее точно предвидеть, что и как он станет делать.
Они пошли дальше и возвратились в сад как раз перед тем, как предмет их разговора вернулся туда же из гарема Фатха Али. Выглядел он отдохнувшим, а расположение духа у него было отличное.
Прошло немного времени, и Робу пришла в голову мысль: а принимал ли Ибн Сина у себя в доме своего государя и покровителя? Он подошел к Хуфу и задал этот вопрос.
Седой Капитан Ворот прищурился, напрягая память, потом кивнул:
— Несколько лет тому назад.
Ясно, что первая жена великого лекаря, старая Реза Благочестивая, не могла интересовать шаха Ала, а потому можно быть вполне уверенным, что он осуществил свои права властелина в отношении Деспины. Роб представил себе, как шах взбирается по винтовой лестнице в каменной башне, а Хуф сторожит у входа.
Потом ложится на хрупкую и чувственную молодую женщину.
Захваченный этим мысленным зрелищем, Роб внимательнее присмотрелся к трем мужчинам, каждого из которых окружала восхищенная толпа льстивых придворных. Вокруг шаха толпилась обычная свита лизоблюдов. Ибн Сина, серьезный и сосредоточенный, отвечал на вопросы тех, которые выглядели людьми учеными. Карима, как обычно, почти не было видно за спинами восторженных почитателей, стремившихся поговорить с ним, прикоснуться к краю его одежды, насладиться волнующим моментом и присутствием обожаемого кумира.
Эта Персия, похоже, хотела из каждого мужчины по очереди сделать рогоносца.
* * *
С хирургическими инструментами Роб обращался правильно и вполне естественно, будто они были частью его собственного тела. Аль-Джузджани уделял ему все больше и больше своего драгоценного времени, с необыкновенным терпением показывал до последней мелочи, как проводить каждую процедуру. У персов были свои методы, позволявшие обездвижить больного и сделать его нечувствительным к боли. Если несколько дней вымачивать коноплю в ячменном отваре, а потом дать больному выпить настой, то больной сохраняет сознание, но перестает чувствовать боль. Роб две недели провел у мастеров-аптекарей в хазанат аш-шараф, постигая искусство изготовления таких сложных напитков, которые погружали больного в сон. Предсказать точно действие этих напитков было трудно, ими невозможно было управлять, но достаточно часто они позволяли хирургу проводить операцию, не слыша стонов и воплей пациента и не опасаясь его невольных содроганий.
Впрочем, рецепты снадобий казались Робу скорее колдовскими, чем лекарскими.
Возьми мясо овцы. Освободи его от жира и нарежь кусками, складывая те горкой вокруг и поверх доброго количества сваренных на медленном огне семян белены. Положи все это в глиняный горшочек, а сверху покрой конским навозом и держи так, пока не заведутся черви. Затем помести червей в стеклянный сосуд и жди, покуда они не засохнут. Когда потребуется, возьми их две части, а одну часть — порошка опиума и положи больному в ноздри.
