Особенно я люблю смотреть в деревенских домах, - там без затей выставлен над комодом иконостас. Давние вылиняли старики, едва разглядишь, поверху наскоро втиснуты за треснутое стекло новые, все больше парни в военной форме, дочери городские в паре с мужьями... Когда-то казалось чуднo, а теперь поймала себя, - хочется ставить перед собой фотографии близких своих, тех, кого нет больше рядом... родителей... чтобы видеть все время...
Так вот, в гости пришел, не скажешь ведь, давайте посмотрим вашу родню, разве что к слову случится. Я уж тогда с удовольствием.
...На первых листах - родоначальники: благообразные старухи в оборках, прямые усатые старики позади пустого высокого стула; кисейные барышни, томные, в бутафорской лодке, заблудившейся в водяной траве; строгие гимназисты; дядья, деверья - все больше офицеры в папахах и с саблями; ... лица в овалах, виньетках...
удивительно разные лица, и одинаковые из альбома в альбом в разных домах...
безымянный пасьянс...
ровесники моих бабушек, целые поколения, со своими модами, судьбами, со знаками своей истории - панорама ушедшей России...
или просто - зримое явление, которое нам дано осознать - люди...
- Так что же все-таки у вашей родственницы с Энским?...
- Ах, это? Мы с ними, скажу Вам, в давнем были приятельстве и соседстве. Сколько колен вместе выросло. Ну и подошла пора Людочки нашей. Свояченицы моего родного дядьки. А у них, у Энских, Григорий, племянник..., словом, дальний родственник, жил с малых лет, ну там своя история, видный такой молодой человек, офицер, влюблен был в Людочку без памяти. С детства их, можно сказать, предназначили друг для друга. И складывалось все удачно, обручились, он с нее глаз не сводил. Не правда ли? Прелестная девушка. Да Вы сами видели. За неделю до свадьбы Григорий привез приятеля своего, фотографа. И то. Фотографий было множество, это уж мало что осталось. Людочка на веранде; Людочка в саду; Людочка на качелях; с букетом роз; кормит канарейку; катается на пони; на лодке, украшенной цветочными гирляндами. Не правда ли?
Словом, накануне свадьбы, Людочка убежала со своим фотографом. Вот какая вышла история.
- А теперь к столу. Прошу Вас, чем Бог послал, как говорится. Не правда ли?
Зимняя охота
Бывают на общем фоне жизни такие дни, что выступают словно рельефной вышивкой. Они уж так и подбираются один к одному, стежками, минуя промежутки, по законам заданного рисунка.
Первый раз на зимнюю охоту взял меня Батя, когда мне было двенадцать лет. Мы поехали в Чуйскую долину недалеко от Фрунзе. Больше всего меня поразил тогда "цвет" зимы: снег неглубокий, крахмальной белизны, тронуть страшно, - следы сразу проступают черным; но дальний узор кустарников тонок - чернь по серебру; и особенный этот, тревожащий теперь всегда мою душу, желтый цвет пожухлой травы, бурьяна, тростника, чия. Иногда попадется куст бересклета, и неожиданны на ломких его ветках раскрывшиеся звездами красные сафьяновые коробочки с семенами.
А когда Батя научил читать письмена на снегу, это явилось для меня столь же торжественным открытием, как в свое время постижение кириллицы. Заячий след только увидишь, сразу легко представить, как он прыгает, занося вперед задние лапы - длинные вмятины на снегу, а передними оставит позади пару пушистых точек. Это он скачет спокойно. А вот его пуганный шаг, размашистый, глубоко впечатывая след. Рядом - собачий, косым галопчиком. Здесь заяц скидку сделал - вбок далеко скакнул, собака его и потеряла, бегала туда-сюда, нос в снег сувала. Лисьи цепочки затейливы, в одну нитку, где какая лапа ступила, не различить. Тут она прыгала, мышковала. Снег исчерчен полосками, словно вспорот снутри - полевка набегала. А лисица ее и настигла. Горностая мы даже увидели: змеиное гибкое тельце, хвост с черной отметиной, как на царской мантии...
В Сибири у нас такая неглубокая зима бывает в начале ноября. Снег неустойчив еще, завтра может растаять, а сегодня белым-бело, - "хорoша порoша", - приговаривает Батя, а глаза яркие.
Мы пойдем по полям, по березовым колкам... Деревья еще не обременены снеговым убором, на голых прутьях снова видны сережки, смутно пахнет сырой корой, и словно путаешь, что сейчас? - поздняя осень или февральская весна?.. На полях проступают черные комья пахотной земли, клочья соломы; по оврагам желтые тростинки, осока, вязнешь в непролазных болотцах, особенно тяжело по кочкам идти; черный неряшливый тальник с заячьими погрызами, продираешься сквозь него; хлестнет по лицу ветка калины, ее отведешь, вдруг заметишь на кончике красные ледяные ягоды, во рту сладкая горечь.
Найдя след, мы разойдемся. Батя пойдет по краю колка, чуть опережая, а мы табунком погоним...
Сколько нас? Раньше Юрлов Костя, Глотов - "дядя Тигр", - мне они "дяди", а Бате - "ребята", когда-то были его студентами в Томском университете, с последним экзаменом ушли на фронт, вместе с ними наш Толя бабушкин сын, но он не вернулся, они всегда его вспоминают у костра..., потом работали с Батей, на Саяны ездили, в Туву, еще Телегин Володя,... Боже мой, уже все старики.
Иногда мы гоним с Ленкой - моей сестрой и подружкой нашей Лианой.
Или как-то приезжали в гости Батины джигиты из Киргизии. По-разному...
Гоним по кустам, по тальникам ломился, кричим:
- По-гля-ды-вай, по-гля-ды-вай, - нарочитым басом, дурачимся, удача не часто бывает.
- Пошел, по-шел, - это уже срываясь на визг, заяц помчался от нас.
Я даже споткнулась от возбуждения, грохнулась, утопила ружье в снегу, обтираю, под горячей рукой ствол потеет, в рукава снег набился, в валенки, пахнет мокрой кошмой и псиной, - только что не облизываю парные бока.., втекает, успокаивает тонкий запах смородины, - подломились подо мной ветки, засовываю в карман (вечером чай заварить).
- Ба-ах! - оглоушивает, верно, попал, соображаю, раз не дуплетом. Не спеша выламываюсь из чащобы.
- Бах! Бах! - это я, оказывается, уже палю. Близко спугнула, и чтоб не разбить, целюсь чуть рядом, а может быть, чтоб не попасть, - точно сама не знаю, но все же досада - прома-азала. Батя, правда, говорит, что близко всегда мажешь (может быть, и он потому же?..)
Но своего он уже поднял, когда я вышла, связал лапы веревочкой и перекинул за спину... Кончики ушей черные - белячок, они всегда в тальниках, в осинах.
А русака мы спугнем прямо на поле. Чуть заметная копешка, он там залег. Батя ведь и по полю идет не просто так, "преодолевая расстояние", знает, русаки держатся не в лесу, на жнивье кормятся. Вот Батя и взял левее, согнал на меня.
- Ба-ба-а-ах! - еще только повел стволом, уже чувствуешь, попадешь или нет...
Я беру в руки... слава Богу, что не подранок, добивать ужасно... Когда я первый раз так стреляла нескладно, потом с пол-охоты вернулась, несла вытянув руку далеко от себя, не могла есть в тот день, и долго еще не могла стрелять в зайцев... у того были заплаканные глаза...
Я беру в руки зайца, пушистый, большой, тяжелый... Батя подошел, потрепал меня по плечу, принял зайца... Рядом с ним удивительно пропадают мучения, я не умею этого передать, - но я уже не думаю, что убила, это просто добыча, дичь, это мясо и мех, на шапку, например... Потрепал по плечу, - мы не говорим, мы оба знаем, - он долго звал меня Илюхой, он хотел, чтобы я была сыном, и таким, как его друг Илья.
- Почему обязательно сын?
- Состарюсь, сын будет гонять зайцев...
Теперь смеется:
- Получилось, состарился и гоняю зайцев для дочери.
Заяц огромный, пушистый, уши и хвост без черных отметин, спинка рыжеватая - розоватая - русоватая - русачок, русский заяц. В Сибири их не было, здесь их выпускал Батя, еще перед войной. Завезли всего пятьсот штук, а теперь их больше, чем беляков.
Но охота не всегда бывает такая удачная.
Когда мы последний раз ездили с Батей на зайцев, было очень холодно, ветер сквозной. Мы прямо на машине подъезжали поближе к колкам и там ходили. Батя промерз, устал, не хотел сознаваться, все же я уговорила его залезть в кабину немножко отдохнуть. Ребята ушли далеко, решили разом захватить несколько колков. Я тоже забралась греться. Мы ждали, и мне было больно сознавать, что вот он уже старый, ну нет, конечно, просто недавно болел, воспаление легких не шутка, не окреп еще...
я оправдывалась... неловко, что я свидетельствую тут... не может угнаться... посадили в кабину... обидно ... долго ходят... всегда нервничает, когда долго...
я начала маяться, на лице, верно, жалость проступила, он перебил:
- Не мучайся, не придумывай, мне хорошо. Я же все это знаю. Мне довольно видеть. Мне хорошо.
Я заглянула ему в глаза - яркие, веселые...
Ему действительно было довольно.
Это потом я сумела понять. Теперь.
Я стою на задах деревеньки, где мой старый школьный товарищ Лев завел себе дом. И смотрю по сторонам.
Они ушли побродить, Лев и приятель его Михаил Иванович, а я уж сегодня осталась. Да и то, - за год в трех больницах отлежала. Вчера мы приехали сюда на охоту и ходили вместе часов пять-шесть. Снегу много навалило, выше колен, ходить тяжело. Правда, не я все-таки первая запросилась домой, хотя уже еле жива была. А Лев уверял, что даже не согрелся. Ну, он ходо-ок.
