Личный антисемитизм Маркса, как бы неприемлем он ни был, мог бы сыграть в его деяниях не бульшую роль, чем у Гейне, если бы не являлся частью систематического и теоретического антисемитизма, в который Маркс, в отличие от Гейне, глубоко верил. Фактически можно утверждать, что марксова теория коммунизма явилась конечным продуктом его теоретического антисемитизма. Спиноза первым показал, как критику иудаизма можно использовать для радикальных выводов мирового масштаба. Его примеру последовали французские просветители, хотя их отношение к иудаизму было намного более враждебно по тону и носило более расистский характер. Среди радикальных немецких писателей идея, что разрешение «еврейского вопроса» может дать ключ к решению общечеловеческих проблем, обсуждалась весьма широко. В 1820-е и 1830-е годы именно этим путем шел к своему социализму тот самый Людвиг Борн, который был подвергнут обильным поношениям. В 1843 году Бруно Бауэр, антисемитский вождь левых гегельянцев, издал статью, где требовал, чтобы евреи полностью отказались от иудаизма и перешли от своих призывов к равным правам к общей кампании за освобождение человека от религии и тирании государства.
Маркс ответил на работу Бауэра двумя статьями в «Немецко-французском ежегоднике» в 1844 году, когда Дизраэли опубликовал «Танкреда». Они названы «По еврейскому вопросу». Маркс полностью воспринял свирепый антисемитизм аргументации Бауэра, про которого он говорил, что тот пишет «со смелостью, пониманием, остроумием, отточенным языком, который столь же точен, сколь и энергичен и полон смысла». Он с одобрением цитирует злобное преувеличение Бауэра насчет того, что «евреи определяют судьбу целой [австрийской] империи силой своих денег… [и] решают судьбу Европы». Он расходится с Бауэром лишь там, где тот утверждает, что антисоциальная природа евреев является религиозной в своей основе, и ее можно излечить, оторвав евреев от их религии. По мнению Маркса, это зло носит социальный и экономический характер. «Давайте, – пишет он, – рассмотрим реального еврея. Не Шаббатного… а ежедневного». Что, спрашивает он, лежит «в мирской базе иудаизма? Практические надобности, личный интерес. В чем житейский культ евреев? В барышничестве. В чем житейский бог? В деньгах». Евреи постепенно навязали эту «практическую» религию всему обществу: «Деньги – ревнивый Бог Израиля, помимо которого не может существовать другого. Деньги унижают всех богов человечества и превращают их в предметы потребления. Деньги – самодостаточная цена всех вещей. В результате они лишили весь мир, как человечество, так и природу, их собственной истинной цены. Деньги есть отчужденная сущность человеческого труда и существования: эта сущность преобладает над ним, а он ей поклоняется. Бог евреев был секуляризован и стал богом этого мира».
Евреи, продолжает Маркс, превращают христиан в свои подобия, так что некогда стойкие христиане Новой Англии, например, превратились в рабов Маммоны. Используя власть своих денег, евреи эмансипировались и перешли к порабощению христиан. Совращенный евреями христианин «убежден, что у него нет иной судьбы, чем постараться стать богаче соседей», и «мир стал биржей». Маркс утверждал, что противоречие между теоретической нехваткой политических прав у евреев и их «эффективной политической властью» есть противоречие между политикой и «властью денег вообще». Политическая власть перевешивает деньги; фактически они стали ее поручителем». Отсюда следует: «Именно своей внутренней сущностью гражданское общество непрерывно порождает евреев».
Таким образом, марксово решение, в отличие от бауэровского, носит экономический, а не религиозный характер. Еврей при деньгах стал «всеобщим антисоциальным элементом нашего времени». Чтобы «сделать еврея невозможным», необходимо ликвидировать «предварительные условия» и «саму возможность» его пресловутой финансовой деятельности. Коль скоро изменится экономическая структура, еврейское «религиозное сознание испарится подобно безжизненному туману в настоящем, животворном воздухе общества». Ликвидируйте еврейское отношение к деньгам, и тогда как еврей с его религией, так и извращенный вариант христианства, который он навязал миру, просто исчезнут: «В конечном счете, эмансипация евреев есть эмансипация человечества от иудаизма». И снова: «Эмансипировав себя от барышничества и денег, и тем самым от реального и практического иудаизма, наш век эмансипирует себя».
Эти две статьи Маркса содержат, таким образом, в эмбриональном виде сущность его теории возрождения человечества: посредством экономических перемен, особенно ликвидацией частной собственности и личной погони за барышом, вы можете преобразовать не просто взаимоотношения между евреями и обществом, но и все человеческие взаимоотношения и человеческую личность. Его антисемитизм стал генеральной репетицией марксизма как такового. Позднее в этом же столетии Август Бебель, немецкий социал-демократ, отчеканит фразу, которой впоследствии неоднократно пользовался Ленин: «Антисемитизм – это социализм дураков». За этим лозунгом стоит следующая несложная аргументация: мы все знаем, что еврейские богачи, которые не запятнали свои руки трудом, эксплуатируют бедных рабочих и крестьян. Но только дурак способен обвинять одних евреев. Зрелый социалист понимает, что евреи – лишь симптом болезни, а не сама болезнь. Болезнь – это религия денег и ее современная форма – капитализм. Рабочих и крестьян эксплуатируют не одни евреи, а весь буржуазнокапиталистический класс, и именно класс в целом, а не только его еврейская составная часть подлежит уничтожению.
В итоге революционный социализм, к которому Маркс пришел в конце 1840-х годов, является расширенной и видоизмененной формой его раннего антисемитизма. В своем зрелом виде его теория оказалась предрассудком, причем опаснейшим – верой в заговор злых сил. Но если первоначально она основывалась на самой старой теории заговора – антисемитизме, то в конце 40-х – начале 50-х годов она была не то чтобы отброшена, а скорее расширена, дабы объять теорию всемирного заговора, организованного всем классом буржуазии. Маркс продолжал придерживаться первоначального предрассудка, что извлечение прибыли из торговли и финансов есть, по существу, паразитическая и антиобщественная деятельность, но теперь он базировался не на расовой и религиозной основе, а на классовой. Это расширение, разумеется, не повысило ценности этой теории. Оно делает ее более опасной, если претворять ее в жизнь, поскольку тем самым расширяется масштаб ее приложения и увеличивается число тех, кто считается заговорщиками, а потому попадает в разряд жертв. Маркса уже больше не волновала охота на ведьм еврейских – речь шла о ведьмах вообще. Теория оставалась иррациональной, но приобрела более изощренное обличье, что делало ее весьма привлекательной для образованных интеллектуалов. Перелицовывая высказывание Бабеля, если антисемитизм есть социализм дураков, то социализм стал антисемитизмом интеллектуалов. Интеллектуал вроде Ленина, который ясно осознавал иррациональность русского антисемитского погрома и постыдился бы его организовывать, тем не менее, полностью принимал его дух, коль скоро цель его была расширена до размеров всего класса капиталистов, и продолжал проводить погромы бесконечно большего масштаба, убивая сотни тысяч не по принципу личной вины, а просто за принадлежность к осужденной группе.
После того как Маркс привел свой антисемитизм к более общей форме в виде теории капитала, его интерес к евреям отошел на второй план. Правда, время от времени, как на палимпсесте, он проступает на страницах «Капитала». Например, так: «Капиталист знает, что за всеми товарами, как бы жалко они ни выглядели и как плохо бы ни пахли, маячат на самом деле деньги и стоят обрезанные евреи». Еще более важным было сохранение агрессивного эмоционального тона, так характерного для антисемитизма. На смену типичному еврею пришел типичный капиталист, но основные карикатурные черты при этом сохранились. Посмотрите, например, как Маркс описывает это капиталистическое чудовище: «Только тогда, когда капиталист становится олицетворенным капиталом, он обретает историческую ценность… Фанатически выколачивая прибавочную стоимость, он неустанно заставляет человеческие существа заниматься производством ради производства… он разделяет со скрягой страсть к богатству ради богатства. Но то, что у скряги приобрело характер мании, у капиталиста становится социальным механизмом, в котором сам он – приводное колесо… его действия – просто функция капитала, который оснащен волей и сознанием, позволяющим ему расценивать собственное потребление как ущерб, наносимый процессу накопления».
