Набирается нужный номер:
– Михаил Андреевич, неплохо бы известить Громыко о назначении товарища Фалина в ЦК. Министр хотел получить его к себе в замы. Протокол заседания Громыко так и так прочитает, но лучше, если о нашем решении он узнает сегодня и от вас.
Суслов отреагировал неожиданно покладисто:
– Вы хотите подсластить пилюлю. Согласен. Звоню товарищу Громыко.
Не успели мы перекинуться парой фраз с Черненко, ответный звонок Суслова:
– Говорил с товарищем Громыко. Он сказал, что был подготовлен к решению товарища Фалина оставить дипломатическую службу. Если бы его назначили в ТАСС, товарищ Громыко счел бы это подходящим вариантом. А так он принимает решение секретариата к сведению.
Обращаясь ко мне, Черненко замечает:
– Вот ты и заглянул одним глазом во внутренний круг и уловил, как в нем все непросто. Попробуй разбери – мнение ли это Громыко, или Суслов дает понять, что зря к нему самому не прислушались. В Бонне тебе, знаю, досталось. У нас свои условности. Будь осторожен, особенно в первых шагах. Если что непонятно и захочешь перепровериться – звони или заходи. Леонид Ильич наказал помочь тебе освоиться.
Никогда не поздно начать жизнь сначала. Это новое начало складывалось у меня так. Вчера вечером прилетел. Сегодня распаковался и самое необходимое разложил по видным местам, чтобы не искать. Назавтра отправляюсь в МИД, чтобы пожать коллегам руки на прощание. Еще надо сдать диппаспорт, какие-то бумаги, билеты, иначе зачислят в должники. Клади минимум два-три дня.
Через приемную министра меня разыскал заведующий отныне в ЦК моим отделом Л. М. Замятин:
– Ты почему не в ЦК?
– Начнем с «доброго утра». Далее, мне надо подбить бабки в МИДе после двадцатилетней работы.
– Во-первых, не утро, а день. Во-вторых, ты сотрудник ЦК и нужен здесь. В-третьих, ничего тебе лично оформлять не надо, на это есть клерки. Если нужна машина, высылаю и жду.
Тональность начальственная, манера экзальтированная, прилипшая к Замятину в последние годы. Слышал я немало предостережений. Говорили, что не везет мне с шефами. Не привык брать на веру то, что напоминает хулу. Неужели придется и ему напомнить, что вежливость и такт никого пока не сделали беднее? Или байку ему рассказать для вступления: если подчиненный поднимает голос на начальника, подчиненный нервный человек; когда начальник шумит на подчиненного, значит – начальник хам.
Второй раз я в служебном кабинете Замятина. Хозяин приветлив. От телефонного затмения ни пятнышка. Он убеждает в полезности дать знать мидовским чиновникам, что их понукания кончились, они теперь от меня зависят.
– Что это дает? С МИДом неплохо бы наладить рабочее сотрудничество. Без него отделу будет трудно, – говорю я.
– Пусть МИД налаживает с нами сотрудничество. Отдел только формируется и должен сразу получить статус, сравнимый с международным отделом или отделом пропаганды, а может быть, и повыше. Мы подчинены непосредственно генеральному.
Это кое-что да значит, возражает заведующий и потом извещает, почему, собственно, меня разыскивал: А. М. Александров интересовался. У него какие-то вопросы или поручения.
Действительно, есть просьбы. Захожу к нему на шестой этаж, где с Александровым мы провели вместе много-много часов.
– Леонид Ильич просил передать, что одобряет ваш выбор. На днях генеральный намерен вручать награды космонавтам. Нужен материал для его краткого выступления. Церемония награждения дает удобный повод представить вас общественности в новом качестве. И последнее. В конце месяца Леонид Ильич отправляется в Баку. Если вы не возражаете, я назову вас в группу официальных сопровождающих.
Коротко и ясно. Открываю дверь, чтобы направиться к себе. Александров говорит:
– Да, Леонид Ильич прикидывает, кого определить в послы на Рейн. Пока остановился на Лапине. Что бы вы сказали?
– Лапин оставляет противоречивое впечатление. Умом не обижен. Интересы разнообразные. Свое мнение имеет и за него постоит. Но характер! Подчиненные стонут. И так было всегда и везде, где бы он ни работал. Не по злобе из людей делает мокрое место, а из-за неуемной сварливости. Пока над ним поблизости есть кто-то, конфликты удается сдерживать в рамках. Но в посольстве он будет в трех лицах: бог, царь и воинский начальник. Не уверен также, что сам Лапин согласится на Бонн. После Пекина он тяжело болел и еле-еле выкрутился. Сейчас хорохорится, но тот сбой не отпустил его психологически.
– Если не Лапин, то кто?
– Двух кандидатов могу назвать без колебаний – Баранова и Блатова. Если они не на выданье куда-то еще, стоило бы взвесить.
– Блатова не отдаст генеральный. Баранов не готов к загранпоездке по семейным обстоятельствам. Он просил его кандидатуру не называть.
С. Г. Лапин, замечу, действительно не принял сделанного ему предложения, правда без ссылок на здоровье.
Так начался первый день и с ним четыре с четвертью года моей работы в Отделе международной информации ЦК. Ничего существенного к политическому мышлению они не добавили. Нового, положительного. Немало из приобретенного прежде капитала было пущено на ветер. Это время омрачили трагические конфликты, эволюции в союзных странах, брожение и недовольство у нас дома.
Свой первый урок я видел в том, чтобы помочь сотрудникам, поставленным координировать внешнеполитическую пропаганду и знакомить руководителей СМИ, ведущих обозревателей с секретными материалами, избавиться от штампов, найти себя в водоворотах фактов. Скоро у меня сложилось представление о том, кто на что тянет. Люди разные. Это даже на пользу. Настораживало другое – слишком пестрые они по творческим данным.
Отдельную ячейку составляли аппаратные кочевники. Десятилетиями они вращались по внутрипартийной орбите. При самом призрачном видении мира никогда не ощущали потребности в смене очков или хотя бы в просветлении окуляров. Не скажу, что таких большинство, но все же более чем достаточно.
Минуло какое-то время. За рутинными делами меня застиг звонок Ю. В. Андропова:
– Ты собрался собственную политику в ЦК проводить?
Спрашиваю, чем навлек на себя недовольство.
– Мы возбудили судебное преследование Уитни. Суд нашел его виновным в распространении заведомо ложных сведений и приговорил к штрафу. Вокруг Уитни создается атмосфера, понуждающая его убраться из Союза. А ты? Принимаешь корреспондента в здании ЦК и даешь ему интервью. Как это понимать? Один придумал или с Замятиным?
– Замятин ни при чем. Понимать же надо следующим образом. За конкретную ошибку или проступок Уитни наказан. Эта ошибка, как я полагаю, не столь тяжела, чтобы оправдать превращение Уитни во врага и с ним тех, кто делает «Нью-Йорк таймс». Вам известно, что Уитни – родственник Рестона? А что есть Рестон в американских СМИ, комментировать ни к чему. Мне Уитни неплохо знаком по Бонну, и я не считаю, что приговор тбилисского суда должен менять мое отношение к нему. Сообщение, которое Уитни опубликовал после беседы в здании ЦК, советским интересам не вредит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
