– Я всегда немного опережаю график, так что, думаю, это можно устроить.
Энджи отошла от Бена и направилась к телефону, но если раньше обо всем договаривалась она сама, то теперь протянула трубку мужу. Некоторое время он в недоумении смотрел на трубку, а когда до него дошел смысл жеста Энджи, в глазах Бена появился блеск, а на губах проступила старая, до боли знакомая улыбка, от которой у Энджи сжалось все внутри.
Бен выглядел теперь сильным, что бы там Мара ни говорила о его слабохарактерности, сильный мужчина всегда сексуально привлекателен. Улыбнувшись этой мысли, она отправилась наверх упаковывать вещи.
Пейдж не пришлось надевать стерильное облачение и перчатки, в операционной ее присутствия не требовалось: Джилл была под общим наркозом.
Мать Джилл – Джейн, испытывая страх за дочь, находилась в комнате для посетителей.
Пейдж прошла туда и села рядом с ней. Так они и сидели вместе, замирая всякий раз, когда дверь открывалась, но всякий раз из операционной выходил кто-нибудь другой, а не хирург, трудившийся сейчас над Джилл. Пейдж вспомнила будущих родителей, которым она читала специальный курс по педиатрии. Обычно те всегда задавали множество вопросов по поводу ухода за младенцами, и в комнате, где проводились занятия, всегда царило оживление и радостное возбуждение.
В настоящий момент она и мать Джилл никакой радости не испытывали. Доминирующим чувством в комнате для посетителей был страх – страх за то, что ребенок может родиться с физическими повреждениями или слишком маленьким, чтобы развиваться дальше вне материнской утробы, или больным, чьи болезни придется потом долго и мучительно лечить и платить за это большие деньги. Самое же главное – и Пейдж, и Джейн боялись за Джилл, у которой и без кесарева сечения хватало внутренних травм и которая могла просто не перенести операции.
Когда наконец из операционной появился хирург, он сказал с горечью:
– Джилл вне опасности, но мы потеряли ребенка. Мне очень жаль, миссис Стикли. Перелом тазовых костей у матери вызвал значительные повреждения внутренних органов, равно как и самого плода. Джейн прижала руки к груди.
– Но с Джилл все нормально?
– Она поправится. Сделав кесарево сечение, мы извлекли плод, а заодно кое-что зашили. Если с заживлением не будет проблем, то, вероятно, в будущем она снова сможет стать матерью.
– Когда я смогу ее увидеть?
– Отправляйтесь к ней в палату. Ее скоро доставят туда.
Пейдж ждать не хотелось. Она проводила Джейн и сразу же направилась в реанимацию, где находились больные, перенесшие операции. Джилл постепенно приходила в себя после наркоза. Наконец ее сознание стало проясняться. Пейдж уселась рядом, взяла ее за руку и стала ждать.
Через несколько минут Джилл открыла глаза и увидела Пейдж.
Пейдж улыбнулась.
– Добро пожаловать в наш мир.
– Что со мной? – хриплым шепотом спросила девушка.
– У тебя со временем все будет хорошо.
– А мой ребенок?
Улыбка Пейдж испарилась. Она печально склонила голову.
– Он оказался слишком маленьким и нежизнеспособным. Он бы не выжил.
Джилл сглотнула и закрыла глаза.
– Кто это был – мальчик или девочка?
Пейдж не хотелось говорить Джилл правду. Когда называешь пол ребенка, он становится реальностью. Но, с другой стороны, ей не хотелось и врать. Это значило бы лишить Джилл возможности погоревать над утратой, а ей было необходимо поплакать – слезы облегчают горе.
Тихим голосом она повторила слово в слово то, что ей сообщил хирург.
– Это был мальчик. Совсем крошечный. И, скорее всего, у него были внутренние травмы, так как ты сильно пострадала. Возможно, так для тебя даже будет лучше, Джилл.
Та кивнула. И снова задремала от слабости и воздействия наркоза. Пейдж осталась сидеть рядом, продолжая сжимать руку девушки. Через несколько минут Джилл снова открыла глаза, вспомнила, что произошло, и спросила:
– Вы говорите, это был мальчик? А он был похож на своего отца?
Пейдж печально улыбнулась. Она не видела ни ребенка, ни его отца.
– Не знаю. Я не была в операционной. В любом случае он был слишком маленький, чтобы походить на кого бы то ни было.
Джилл скривила рот.
– У меня болит живот.
– Это потому, что тебе сделали разрез. Ребенка извлекли с помощью кесарева сечения. Но ты не волнуйся – скоро все заживет.
– Только мой ребенок жить не будет.
– У тебя родится новый. Когда ты поправишься.
Джилл опустила голову, и ее глаза наполнились слезами. Она закрыла их, но слезы все равно текли сквозь сомкнутые ресницы.
Пейдж дала девушке выплакаться, а потом та снова задремала – действие наркоза все еще продолжало сказываться. Когда она пробудилась, Пейдж вызвала санитара, который отвез больную в ее палату.
Там уже находилась Джейн и отец Джилл, который не разговаривал с ней с тех самых пор, когда она созналась в своей беременности. Очевидно, Джейн успела позвонить ему и сообщить, что ребенка не будет.
Как только Джилл переложили с каталки на кровать и укрыли одеялом, он нагнулся над дочерью и позвал ее:
– Джилл, ты слышишь меня? Это я, твой отец. Джилл с трудом распахнула веки, увидела отца и снова заплакала.
– Все в порядке, милая, – сказал он, завладев ее рукой и ласково похлопывая по ней своей ладонью. – Ты скоро поправишься. Не беспокойся ни о чем.
Пейдж невольно подошла к нему поближе. Если бы от него хоть самую малость пахло спиртным, она вызвала бы Нормана Фитча и потребовала, чтобы он немедленно удалил его из палаты. Но на этот раз она ничего не унюхала. Тогда она коснулась плеча Джилл и тихо сказала:
– Я еду домой, дорогая. Твои родители побудут с тобой некоторое время, а я навещу тебя утром, как только приду в больницу. Если у тебя возникнут проблемы, скажи дежурной сестре, чтобы она позвонила мне от твоего имени. Ладно?
Джилл кивнула.
Пейдж пошла к выходу, подумав, что Фрэнк Стикли – отец Джилл – сильно напомнил ей Томаса О'Нейла. И тот, и другой были упрямы и свои взгляды на жизнь рассматривали как единственно приемлемые. И Фрэнк, и Том были в состоянии отказаться от своего ребенка, если тот поступал не так, как должно, по их мнению.
Да, Джилл будет трудно забыть, что ее отец не захотел ее видеть и разговаривать с ней. Сейчас, возможно, она будет рада примирению, но забыть о поступке отца она не сможет никогда. И этот негативный элемент жизненного опыта ей придется носить в душе до самой смерти.
Отвергнутый человек не забывает, что его отвергли. Когда он счастлив, воспоминание об этом затуманивается, уходит в долговременную память, но стоит судьбе перемениться, как память мгновенно возвращается вновь, и ее негативное воздействие способно полностью лишить человека воли к жизни и способности сопротивляться трудностям. Именно это и произошло с Марой – Пейдж нисколько в этом не сомневалась. Отвергнутый человек – то же самое, что человек неудачливый. Неважно, намеренно Мара лишила себя жизни, или это произошло случайно. Главное, она лишилась способности к сопротивлению, как принято говорить в боксе, не могла больше держать удар.
