— Мстиславич, отдохнуть бы… — взмолился Ширяй, привалившись к толстой березе.
— Да, ребята, — согласился один из псковичей, — так мы далеко не уйдем.
Они, не сговариваясь, сели на снег, и сначала просто сидели, вытирая им лица и хватая снег ртом, надеясь утолить жажду. Но стоило немного отдышаться, на людей навалилась другая усталость: все они не спали ночь, прошли тридцать верст от Пскова до Изборска и до рассвета рубились с немцами. Млад думал, что больше никогда не сможет встать: в бою он не чувствовал чужих ударов, а тут вдруг все ушибы заныли разом; правая кисть онемела и распухла, на левой оказался выбитым палец и порезано запястье — рукавица задубела от замерзшей крови. Пальцы тряслись, как у немощного старца, руки не поднимались — даже набрать горсть снега и то было непосильно.
Добробой поднялся и сел, заглядывая в лицо спасенному парню.
— Жив… — протянул он с облегчением, — а я-то думал — вдруг покойника тащу?
— Надо волокуши для раненых сделать, — предложил пожилой новгородец, — иначе не дотащим.
— Отдохнем немного — и сделаем, — кивнул другой.
— На дорогу бы выйти… — вздохнул кто-то.
— Щас тебе — на дорогу! Там рыцари на своих чудовищах ждут тебя — не дождутся, чтоб голову шестопером проломить.
— Видали, что за лошади у них? Жуть!
— Ничего. Деды наши этих чудовищ били за милую душу! Лошадь она лошадь есть. Вон, в овраге сколько их ноги переломали.
— Это не рыцари, — тихо сказал Млад, — наемники. У рыцарей доспех богаче и удобней. А у этих — гора железа и никакого толку.
— Точно! — подхватил кто-то, — Видели, как лучники их били?
Млад посмотрел на раненого мальчишку, который сидел рядом, привалившись к его плечу — тот не издавал ни звука. Глубокая рана шла через все лицо наискось, со щеки через переносье на лоб. Кровь еще сочилась из раны, но не сильно.
— Парень, ты живой? — спросил Млад.
Тот ничего не ответил, глаз, залитых кровью, не открыл, но лицо его чуть изменилось — он услышал.
— Живой — и ладно… — Млад похлопал его по плечу.
— Мстиславич, ты чего, ранен? — с места спросил Ширяй.
Млад покачал головой.
— А на руке чего? — не унялся шаманенок.
— Да царапина это, Ширяй, царапина… Рукавицу пробили.
— Слушай, — вдруг спросил у Млада один из новгородцев, — где-то я тебя видал. Вот только где — не помню. Университетских-то мы не всех знаем, но тебя я точно где-то видал.
— Ты чего? — набычился Ширяй, — это же Млад Мстиславич! Его все знают!
— Ветров? — переспросил другой новгородец, — тот самый волхв?
— О как! — качнул головой тот, что спрашивал, — Точно! А я без лисьей шапки тебя и не признал!
— А разве волхвы воюют? — спросил пскович, который помогал Младу тащить мальчишку.
— Млад Мстиславичу сам князь предлагал в Новгороде остаться, — гордо ответил за него Ширяй, — а он с нами пошел! Он первый эту войну предсказал, а ему никто не поверил!
— Ширяй, ничего мне князь не предлагал, — скривился Млад, — Вернигора предлагал.
— Какая разница? — пожал плечами шаманенок.
— А ты все, что угодно можешь предсказать? — с сомнением посмотрел на него пскович.
— Нет, конечно… — вздохнул Млад, — погоду мог… А вот метель сегодняшнюю не предсказал.
— Метель нам боги послали, чтоб к Пскову незаметно отходить, — пробормотал кто-то, — интересно, надолго ли?
— Надолго, — кивнул Млад, — теперь точно могу сказать — на двое суток, не меньше. А потом будет оттепель.
Они прошли не больше десятка верст, когда следы отступающего ополчения замело окончательно. До темноты оставалась еще пара часов, но по пути им встретилась пустующая заимка с крепкой избой и сараями. Поспорив немного о том, что неподалеку от заимки должна быть деревня, не решились искать жилье в метели и остановились на отдых и ночлег. В теплой избе разместили раненых, а те, кому не хватило места, пошли ночевать в горницу. Опытный в таких ночевках пскович — охотник — сумел развести огонь в железном котле, со всех сторон обложив его камнями, и вскоре в вымерзшей горнице стало немного теплей. Чтоб не задохнуться от дыма, пробили дыру на чердак.
Никаких съестных припасов ни в избе, ни в амбаре, ни в погребе не нашлось — хозяева покинули заимку, забрав с собой и скот, и хлеб. В подклете набрали немного замерзшей репы и сварили отвратительную, склизкую похлебку — и она показалась неплохой, но только раздразнила голод.
Быть костровым вызвался Ширяй — он, на удивление, не чувствовал усталости, наоборот, шустрил, балагурил, и был странно возбужденным. Раз десять успел рассказать, о том, как убил ландскнехта — ударом копья в лицо. У него это вышло случайно, в самом начале боя. Не каждый студент мог похвастаться тем, что убил, а не ранил наемника, но над Ширяем посмеивались, припоминая, как он после этого ползал на карачках и не мог проблеваться. Ширяй нисколько не обижался — подвига это в его глазах не умаляло. Но есть похлебку из репы парень не мог — при виде еды лицо его побелело и заострилось, как у тяжелобольного.
На ночь не стали снимать доспехи — никто не знал, что ждет их на рассвете и не идут ли по их следам отряды неприятеля. Взрослые ополченцы установили поочередные дозоры, предоставив студентам возможность спокойно спать.
Млад думал, что не сможет уснуть, но едва опустился на сено и завернулся в плащ, мгновенно забылся сном, несмотря ни на ломоту во всем теле, ни на боль от ушибов.
Ему казалось, проспал он не больше минуты, когда кто-то потряс его за плечо. Млад вскочил, хватаясь за меч, положенный рядом.
— Тише! — шикнул на него Ширяй, — это я. Все в порядке.
Млад опустился обратно в сено — сердце выскакивало из груди от испуга, он и не думал, что может так испугаться!
— Что, сменить тебя? — спросил он у шаманенка и зевнул.
— Не. Мне поговорить надо.
— Ширяй, ложись спать, я за тебя посижу… — Млад сел и осмотрелся: все спали, в котле потрескивали дрова и освещали горницу живыми, непоседливыми сполохами огня.
— Мстиславич, это очень важно! — зашипел Ширяй, — ну правда! Не смейся надо мной!
Млад никогда ни над кем не смеялся.
— Ладно, — он вздохнул и пересел поближе к огню, кутаясь в плащ — и дыра в потолке, и хлипкие окна вытягивали тепло от огня мгновенно.
— Ты только не смейся, Мстиславич… — повторил Ширяй, разжал кулак и протянул Младу открытую ладонь, — во, смотри. Это я в дровах нашел, когда к поленнице спускался.
Млад нагнулся, рассматривая, что такое мог обнаружить Ширяй.
— Оберег? — спросил он — на ладони парня лежал маленький кожаный мешочек, стянутый тесемкой. В похожие мешочки люди кладут горсть земли, уезжая на чужбину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
