2. Таким образом, Вы являетесь ничем иным, как продолжателем так называемого «обновленческого» движения, только в более утонченном и весьма опасном виде, ибо, заявляя о незыблемости Православия и сохранении каноничности, Вы затуманиваете умы верующих и сознательно закрываете от их глаз ту пропасть, к которой неудержимо влекут Церковь все Ваши распоряжения.
3. Результат Вашей политики у нас на лицо. Верующие г. Серпухова, взволнованные Вашими распоряжениями, охвачены сильнейшей тревогой и недоумением за судьбы
св. Православной Церкви. Мы, их пастыри, поставленные Вами на двусмысленный путь, не только не можем внести успокоение в их сердца и умы, но вызываем с их стороны подозрение в измене делу Православия и переходе в лагерь «обновленчества».
Всё это повелительно заставляет нас дерзновенно возвысить свой голос и прекратить теперь уже преступное с нашей стороны замалчивание Ваших ошибок и неправильных действий и, с благословения Димитрия еп. Гдовского, отмежеваться от вас и окружающих Вас лиц. Уходя от Вас, мы не отходим от законного патриаршего местоблюстителя митр. Петра и отдаем себя на суд будущего собора. Да не поставит нам тогда в вину этот желанный собор, единый наш правомочный судья, нашего дерзновения. Пусть он судит нас не как презрителей священных канонов святоотеческих, а только лишь как боязливых за их нарушение».
Серпухов. 30. 12. 1927 г.
***
Как видим, открыто указанная в этом заявлении связь городских церквей г. Серпухова с Епископом Димитрием, викарием Петроградским, без упоминания о рукоположенном им и назначенном сюда Епископе Максиме, дает понять, что последний являлся нелегальным архиереем этой области, а потаенным.
В Москве немногочисленные храмы почувствовали твердую опору в лице своего нового светлого иерарха. Началось брожение.
Появились полу-оппозиционеры, или «мечевцы» — последователи отца Сергия Мечева, формально не порвавшие с митрополитом Сергием, но фактически саботировавшие постановления и указы т. н. «Патриаршего Синода».
К скрытым сторонникам отца Сергия Мечева принадлежало в сущности огромное большинство московских храмов. В них, вопреки постановлению, возглашение советской власти не совершалось.
Влияние Таганского старца все возрастало, и особенно оно усилилось когда в литургийный чин была введена Петроградом знаменитая «Молитва о святой Церкви», получившая, однако, среди верующих название «Молитвы относительно большевиков». Молва приписывала авторство этой молитвы не кому иному, как Таганскому старцу. Участь Таганского старца была решена. Советская власть знала его, как врача, как советского служащего. Его появление в черной рясе во главе исповеднической церкви казалось им высшей дерзостью.
На своем новом великом посту владыка продержался не долго. Он был арестован уже в середине 1929 года и, следовательно, просидел в тюрьме до своего мученического венца целых два года.
Судьбе угодно было вплести в единый мученический венец имя епископа Максима с именем отца Романа Медведя. Отец Роман Медведь был все время одним из горячих и убежденнейших защитников митрополита Сергия.
Осуждение на каторгу известного московского священника отца Романа Медведя, было равносильно осуждению его на смерть, так как еще в 1929 году он был серьезно и неизлечимо болен склерозом сердца.
Большевики устранили всех, кто для них опасен и вреден. И эту опасность они усматривают не в политических взглядах церковных вождей, не в степени их пресловутой контрреволюционности», а преимущественно в их личном достоинстве, в их духовных качествах, влияющих на народ.
Отец Роман был несомненно один из самых достойных московских священников. Слава о нем распространилась далеко за пределы Москвы. Его изумительная по духовному напряженно и внутренней красоте служба в храме Святителя Алексия на Тверской собирала молящихся со всех концов города. Нескольким ближайшим духовным детям и ученикам о. Романа пришлось порвать с ним духовное общение вследствие раскола. После этого события его болезнь приобрела угрожающее развитие.
В числе ушедших от него духовных детей была г-жа К., выбравшая себе в качестве нового духовника владыку Максима Серпуховскаго. Судьбе угодно было выбрать ее сердце ареной великой «духовной брани» между владыкой Максимом и отцом Романом. Живя в Серпухове она писала горячие письма своему бывшему духовному отцу. Он отвечал ей столь же горячо и внимательно.
Предметом переписки служил церковный раскол, вопрос об отношении к власти, проблема молитвы за большевиков или о большевиках и т. д.
К., отличавшаяся светлым умом и большим литературным талантом, удачно воспроизводила пламенную аргументацию своего нового духовника.
Отец Роман, зная с кем он имеет дело, пользовался своею огромной эрудицией (почерпнутой в долголетнюю бытность свою в Галиции) для отражения ударов своего невидимого высокого противника.
После ареста и ссылки К. за то, что она приютила у себя Таганского старца, часть ее переписки с отцом Романом Медведем сохранилась и, может быть, когда-нибудь послужить образцом величия и духовной красоты той исторической трагедии, которая выпала на долю Церкви в самые тяжелые дни ее испытаний.
Вел себя тайный епископ так осторожно, и арестованный по доносу отвечал на допросах так мудро, что следственные власти ГПУ не могли ему инкриминировать ничего, кроме самого факта тайного монашества при одновременной работе Главным врачом тюрьмы Таганки и ограничились наказанием: «3 года Соловецкого лагеря». (По ст. 58 пункт 10, т. е. за контрреволюционную пропаганду).
На допросах Владыка Максим неизменно повторял одно и то же, а именно: тайное монашество он принял потому, что не хотел афишировать перед советской властью своих личных религиозных убеждений. На вопрос же о том, какой епархией он управлял, Владыка Максим отвечал, что никаких административных обязанностей у него не было и что он жил как «епископ на покое». О своих религиозных убеждениях и о своей духовной жизни деятельности он категорически отказался рассказывать, мотивируя свой отказ слишком интимной областью, в которую он не может посвящать никого. Дружба с патриархом была известна следователю. На вопрос — что же их сближало, Владыка Максим отвечал: «полная аполитичность, полная лояльность к советской власти и духовное сродство молитвенных устремлений и аскетических опытов».
В конце октября 1929 г., в 4-е отделение СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения на острове Соловки на Белом море), с одним из этапов новых заключенных, прибыль новый врач. Комендант лагеря привел его в 10-ю роту, где помещались работники Санитарной части, ввел в камеру врачей и представил: «вот вам новый врач, профессору доктор медицины, Михаил Александрович Жижиленко». Мы, — рассказывает проф. И. М. Андреев — заключенные врачи Санитарной части лагеря, подошли к новому товарищу по заключению и представились. Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой седой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
