за вал. Я просидел за валом минут 10–20 и собирался уходить. Встал и, шагнув шага два вперед, услыхал взрыв, который меня сразу оглушил. Тогда я стал смотреть из-за вала и увидел выбегавших из караульного помещения людей. Они стали меня спрашивать, где Григорьев и Маркин, я ответил „не знаю“. После чего я с остальным караулом отошел от караульного помещения, так как недалеко все время происходили взрывы. В караульном помещении находился караульный начальник, который звонил по телефону. Немного спустя времени приехал катер с какой-то комиссией, а затем приехал комиссар крепости с командой, которая с парохода стала тушить остатки ящиков. Когда уехал комиссар крепости и комиссия, то через довольно порядочное время приехал дежурный по караулам с новым караулом, который сменил наш караул, а нас отправили в Кронштадт в полк. Больше показать ничего не могу»[443].
Читавший книгу Н. Рукин, «происходящий из граждан Тамбовской губ. Кирсановского уезда Каралевской волости села Криволучи, 20 лет от роду», подтвердил все вышеизложенное, добавив, что «15 июля я видел Григорьева, как он что-то копался у ящиков. Я его предупреждал, а также и Караульный Начальник. Он послушался и отошел. При нем находился нож. Что он делал 17 июля, я не знаю и показать больше ничего не могу».
Вполне возможно, что «продвинутый» Григорьев считал, что популярное испытание мины камнем не даст необходимого результата, и решил посмотреть, что у мины внутри.
Для наведения порядка с хранением опасных предметов и веществ командование флотом создало Особую техническую комиссию «для наблюдения за безопасностью хранения порохов, взрывчатых веществ и других опасных веществ на судах военного флота, в портах и складах, и других местах хранения их Моркомом в пределах Республики». На комиссию возлагалось:
«а. Выяснение состояния и условий хранения взрывчатых и опасных материалов в местах их хранения.
б. Контролирование правильности хранения и наблюдения за порохами, взрывчатыми и опасными веществами.
в. Контролирование за соблюдением всех мер предосторожности при перевозке порохов, взрывчатых и опасных веществ.
г. Разработка новых и дополнения и изменения ранее существовавших инструкций и правил хранения и перевозки порохов, взрывчатых и опасных веществ.
д. Разработка и указание мероприятий для приведения порохов и взрывчатых веществ, поврежденных ненормальными условиями хранения, в состояние пригодности и к службе и к хранению.
е. В случае пожара или взрыва на судах, в складах или других хранилищах Моркома расследование с технической стороны причин несчастья»[444].
При этом отмечалось, что расследование «имеет целью получить правдивую картину несчастья для принятия соответствующих мер в будущем. Ведется оно независимо от расследования случая следственными органами». Правда, деятельность этой комиссии вряд ли была эффективной, если иметь в виду взрыв на форту «Павел» в 1923 г.
Проблемы с хранением взрывчатых веществ были постоянными, не стали исключением и пороховые склады в Лисьем Носу, построенные в 1860-х гг.
«Начальнику МСБМ
Доношу, что пороховые склады на Лисьем Носу до 3.07 охранялись сторожами портовой охраны. Распоряжением начальника портовой охраны с 3.07 сторожа сняты и командир порта просит распоряжения о назначении караула от вверенных мне частей. Не имея в настоящее время в своем распоряжении средств на постановку караула в Лисьем Носу, мною испрашиваются Ваших указаний по этому вопросу.
Кроме того, доношу, что склады находятся в распоряжении частей войск Карельского участка, на каковой и считал бы возможность возложить охрану складов.
ВРиД коменданта и комиссара крепости
Елисеев».[445]
Документ датирован 19 августа 1921 г. Как и когда разрешилась эта проблема, проследить по документам архива пока не удалось. Но очевидно, что почти полтора месяца пороховые склады в Лисьем Носу не охранялись. Другое дело, что, по косвенным данным, пороха на этих складах было немного, так как чуть позднее предполагалось доставить сюда порох. Но Елисеев ходатайствовал о «разрешении не наполнять» склады, так как «охранять некем» и вызывает опасение близость финской границы.
Разумеется, траление на Балтике проводилось очень активно и не только кораблями Советской России. Есть в архивных документах интересное упоминание о том, что «Германия приступила к тралению Рижского залива», причем оплачивала эту работу Латвия. По поводу траления Балтики прошло несколько международных совещаний, в том числе в 1922 г. в Петрограде с финнами и эстонцами «по принципиальному вопросу об оплате тральных работ». Русская делегация, как указывалось в одной из телеграмм, отстаивала свою точку зрения – «каждое государство тралит воды к нему прилегающие, не входя в оценку зпт чьи мины там поставлены зпт а также что за произведенные работы в своих водах никаких денежных расчетов не производится»[446].
Тральщик Балтийского флота «Запал»
15 мая 1923 г. из Петрограда в Москву Помглавкомору ушла юзограмма, подписанная начальником МСБМ Викторовым и членом Реввоенсовбалта Курковым: «Доношу что ударная группа тральщиков вышла продолжении шестого и седьмого Мая в Кронштадт для подготовительных к предстоящему тралению операций тчк Закончив восьмого Мая все приемки и уничтожив и определив девиацию ударная группа в составе одиннадцати тральщиков и транбаза Ястреб с рассвета девятого мая вышла на работу тчк Засвежевший Зюйд Вест вынудил вечером девятого приостановить траление а тральщикам укрыться в Лужской губе тчк Работа возобновилась лишь двенадцатого Мая тчк Ударная группа тринадцатого мая семнадцать часов закончила траление Прибрежного фарватера тралами Шульца с оттяжками тридцать фут шириною восемь кабельтов произведя эту работу в исключительно трудной обстановке две точки свежий ветер до пяти баллов и неоднократно встреченный плавучий лед тчк Результатом выполненной операции явилось то обстоятельство что до настоящего момента протраленным фарватером пропущено уже десять коммерческих судов»[447].
И все-таки жизнь в эти годы в Кронштадте оставалась очень сложной. Положение усугублялось крайне слабой дисциплиной в частях гарнизона. Вот, например, документы, свидетельствующие о ее состоянии в 2-м и 3-м Морских пехотных полках, хранящиеся в фондах РГАВМФ.
Это приговоры Революционного военного трибунала Кронштадтской крепости – весьма суровые приговоры.
«20 февраля 1919 г.
К расстрелу Серкова Николая, убившего 25 октября 1918 года часового у хлебопекарни по Кронштадтской улице.
7 мая 1919 г.
Петра Пискунова: дезертирство, дезорганизация в команде, предложение командиру взятки за повышение его по службе – расстрел.
10 мая 1919 г.
Дело красноармейца 3-го Кронштадтского крепостного морского пехотного полка Захарова Михаила, обвиняемого:
1. В вооруженном сопротивлении и противодействии представителям власти при исполнении последними своего служебного долга.
2. В покушении на побег из Морской Следственной тюрьмы.
3. В ложном заявлении перед судом о своей прежней несудимости.
К расстрелу.
10 мая 1919 г.
Дело 2-го Кронштадтского крепостного морского пехотного
