К тому же «на протяжении ряда месяцев 1942 года Черчилль считал СССР союзником, которого „придется списать в расход“, и временами крайне пессимистически оценивал его шансы выжить… Даже после того как русские отразили первый немецкий натиск на Москву, Черчилль считал, что быстрое поражение Советского Союза не исключено» (А. Верт). К таким же выводам в августе пришел комитет начальников штабов, который полагал, что «русские не способны нанести противнику контрудар такой силы, чтобы помешать немцам осуществить свои планы». Отсюда следовало учитывать угрозу появления осенью 1942 года германских дивизий в Северном Иране или Ираке.
В докладе средневосточного комитета обороны сообщалось:
«В наихудшем для нас случае нам следуеет ожидать возникновения угрозы для Северного Ирана к 15 октября, а если противник изменит свои планы и начнет движение через провинцию Анатолия, то нам нужно быть готовыми встретить эту опасность в Северной Сирии и в Ираке к 10 сентября.
Если кампания в России обернется для русских плохо, а вы не сможете направить нам своевременно необходимое количество подкреплений (для отражения новой угрозы требовалось дополнительно четыре пехотные, одна таковая дивизии и 95 эскадрилий ВВС. — Авт.), то мы окажемся перед дилеммой:
а) либо наши войска или возможно большее количество наших баз и сооружений придется перевести из Египта на северный фланг, чтобы прикрыть иранские нефтепромыслы (а это означало бы потерю Египта); [429]
б) либо нам нужно будет продолжать нашу нынешнюю политику и идти на риск потери иранских нефтепромыслов.
У нас нет сил, чтобы оборонять и то, и другое, и если мы попытаемся выполнять обе эти задачи, то не выполним ни одной».
Какая уж тут высадка в Европе!
«Это были как раз те дни, когда Черчилль… пил гораздо больше, чем можно пить в его годы, и часто вызывал нашего посла Майского, чтобы спросить его с некоторой ехидцей: „Когда же дядюшка Джо обратится к Гитлеру с просьбой о заключении мира?“
Это было время пика побед германского оружия. Но это был последний «перевал», взятый Гитлером. Правда, пока об этом никто и не подозревал.
«С середины августа, — пишет Дёрр, — стало ясно, что операции на юге России шли не по намеченному плану; армия вместо „победного марша“ с трудом продвигалась вперед. В таком положении принято бросать в бой резервы или же менять план операции.Резервов не было. Следовательно, было необходимо менять план операции (курсив наш. — Авт.). Он мог бы, например, заключаться в том, чтобы сосредоточить все силы на одной цели и временно отказаться от остальных. Решение главного командования могло быть двояким:
а) ради достижения успеха на Кавказе отказаться от Сталинграда и перейти здесь к обороне…
б) взять Сталинград и отказаться от Кавказа…
Верховный главнокомандующий, однако, не хотел отказываться ни от чего и продолжал расходовать силы и средства в боях, которые не имели ничего общего с операцией».
Для реализации конечных целей у Рудольфа Конрада просто не имелось достаточных сил. [430] Он считал, что красные ввели в бой последние резервы, а 46-я армия, командование которой принял генерал-лейтенант К.Н. Леселидзе, только начала разворачиваться к морю «задом», а к горам «передом». Против двух горнопехотных дивизий противника Леселидзе имел 9-ю и 20-ю горнострелковые, 394,242, 351, 267-ю стрелковые, 63-ю кавалерийскую дивизи и 51-ю стрелковую бригаду. В армию передавались дополнительно 61-я стрелковая дивизия и несколько других подразделений. Из резерва Ставки для обороны перевалов была направлена группа альпинистов из состава отдельной мотострелковой бригады особого назначения, сформированной в войсках НКВД из добровольцев-спортсменов разного профиля. Но это лишь начало.
23 августа из Москвы в Тбилиси прибыл член Государственного Комитета Обороны Л.П. Берия, который заменил ряд ответственных работников армейского и фронтового аппарата Закавказского фронта, в том числе и командующего 46-й армией. Сказать доброе слово о Лаврентии Павловиче давно стало неприличностью, стиль его работы маршал Гречко назвал «грубым администрированием», противопоставляя его «кропотливой организаторской работе штабов фронта и армии». Но кто мог лучше расшевелить это сонное царство под пальмами Сухуми? И в чем выражалась «кропотливая работа», когда немцы развешивали флаги над Эльбрусом? Кстати, генерал армии Тюленев после войны так и выразился: «Перевалы проспали». Судя по дальнейшим действиям командования Закавказского фронта, товарищ Берия нашел нужные слова, сумел придать смысл «кропотливой работе».
Авиация фронта, наконец, получила задачу вести ежедневную разведку с воздуха всех перевалов через.Главный Кавказский хребет и дорог, ведущих к ним с севера.
Были приняты меры и по устройству заграждений на важнейших перевальных маршрутах, выводящих к побережью Черного моря. [431] На Санчарском направлении устанавливались электрические заграждения. На Военно-Осетинской и Военно-Грузинской дорогах начались работы по подготовке обрушения скал, разрушению дорог и их затоплению. Все это усиливалось созданием минных полей. Кроме системы заграждений, вдоль этих дорог строилась система оборонительных сооружений — узлов обороны, опорных пунктов, дотов и дзотов, окопов и противотанковых рвов. На основных направлениях и дорогах создавались комендатуры, имевшие резервы саперных сил, средств и снабженные радиостанциями.
Для противодействия обходам противника формировались специальные отряды силой до роты с саперным отделением, которые выдвигались на возможные направления обходного маневра. С этой же целью подрывались тропы, которые не прикрывались войсками. Срочно создавались отдельные горнострелковые отряды, каждый в составе роты — батальона. Эти, отряды, куда входили альпинисты-инструкторы (альпинистов теперь искали по всем фронтам), направлялись на самые труднодоступные участки.
Самое непосредственное участие принял Берия и в ликвидации обанкротившегося штаба Северо-Кавказского фронта. Очевидец событий Серго Берия пишет:
«Штаб фронта полностью утратил управление войсками и был деморализован. По согласованию со Ставкой и ГКО отец освободил от должности командующего фронтом Семена Буденного и члена Военного совета Лазаря Кагановича, еще целый ряд людей, повинных в развале обороны. Сталин это решение одобрил, потому что сам убедился в неспособности руководства фронта организовать должный отпор противнику.
Я видел Буденного, находящегося, как мне показалось, в состоянии прострации. Когда отец приехал к нему, тот начал убеждать: «Незачем эти мандариновые рощи защищать, надо уходить!» [432] Отец, хотя и знал, что как военачальник представлял собой маршал Буденный, был поражен. Командующий фронтом не мог внятно объяснить, где какие части находятся, кто ими командует. Когда он докладывал отцу об обстановке, тот сразу понял, что больше говорить не о чем. Прервав разговор, отец начал вызывать к себе командиров всех рангов и выяснять, что же там происходит в действительности.
