Беспрестанно подгоняя лошадей, Элий смотрел в спину ближайшего возницы. Второй новичок осторожничал, он не рвался вперед, но делал все очень правильно и шел ровно, чуть отставая от двух опытных соперников.
Элий не видел трибун, не слышал рева толпы, в эти минуты его мир сузился, ограничившись пределами беговой дорожки. В ушах шумел ветер, в глазах что-то вспыхивало и тут же гасло; и он, неподвижно стоящий на колеснице, и бешено скачущие кони были пронизаны единой энергией движения.
Ближе к последнему кругу один из опытных возниц, раздраженный тем, что новенький висит у него на хвосте, внезапно повернул свою колесницу наискосок, и следующая квадрига резко налетела на предыдущую. Они сшиблись, и ошалевший от неожиданности новичок не успел перерезать вожжи. Он вылетел из колесницы, и взбесившиеся лошади потащили его по вмиг обагрившейся кровью земле. Элий притормозил, но после, опомнившись, отпустил поводья, и колесница понеслась дальше. Два других возницы не обращали на него внимания, они состязались между собой. Один из них прижал соперника к тумбе – ось квадриги сломалась, и упряжка сошла с дорожки. Ее вознице повезло – он остался жив: перед Элием мелькнули его дико вытаращенные глаза и оскаленные зубы.
Они остались вдвоем. Соперник Элия больше не устраивал столкновений, сегодня на его долю хватило подвигов, – он просто мчался вперед. Теперь для обеих колесниц было достаточно пространства, все зависело от умения возниц и беговых качеств лошадей. В эти последние перед финишем минуты Элий мысленно обратился не к богам, а к животным: «Ну же, Тигрис, не подведи!» Боги могли и не видеть состязания, тогда как кони – ближайшие спутники и друзья, от которых зависели и победа и жизнь. Овеваемое бешеным ветром тело Элия напряглось, по нему пробегала нервная дрожь. И вот – последний поворот. Тигрис совершил рывок вовремя, даже без команды, а действия остальных лошадей Элий подправил ударом хлыста. Четверка соперника, издерганная бесконечными маневрами, устала, а кони Элия сберегли силы. Сопровождаемый бешеным ревом толпы, он плавно, как казалось со стороны, даже несколько небрежно, обогнал другую колесницу и пришел первым.
Он медленно слез на землю. Руки и ноги не слушались; кто-то перехватил поводья лошадей, кто-то бросился его поздравлять – он ничего не видел, не понимал. Состязание закончилось, и будто угасла жизнь. Вскоре должен был состояться второй забег. Что уже не имело значения – он победил!
…Состоялось шесть заездов, после чего был объявлен конец сегодняшних состязаний, и публика начала расходиться. Солнце скрылось; вдалеке, неуклонно приближаясь, плыла напоминающая пласт густого черного дыма грозовая туча. Она бросала глубокую тень на трибуны, но установленный в центре платформы огромный золотой шар продолжал сиять, словно второе солнце. Стремящийся попасть домой до начала дождя народ валом валил в ворота, создавая неимоверную давку и толкотню.
Семейство Ребиллов не спешило. Они могли переждать ливень под одним из построенных неподалеку портиков, куда допускалась только знать.
Кто-то окликнул Ливию, и она обернулась. На мгновение женщина замерла от суеверного испуга: ей почудилось, будто перед нею стоит Гай Эмилий, такой юный, каким она его и не знала. Боги снова испытывают ее или… В следующую секунду она облегченно перевела дыхание.
– Карион! Как ты меня нашел?
Он улыбнулся:
– Просто я знал, где искать.
Ливия оглянулась: Луций беседовал с одним из сенаторов, сын нетерпеливо сновал по проходу, Аскония стояла неподалеку, спокойно ожидая, когда ряды немного очистятся от народа. У них с Карионом было самое малое несколько минут… Можно начать издалека.
– Ты приехал…
– Навестить маму и Элия. Занятия закончились. Прошлым летом я оставался в Афинах, а теперь понял, что соскучился.
Ливия внимательно смотрела на юношу. Великолепная осанка, плавная речь, прекрасные манеры… За минувшие два года Карион очень изменился, стал уверенным в себе, окончательно повзрослел и с достоинством носил белоснежную тогу. Что касается сходства с Гаем Эмилием, оно было, скорее, общим: правильность черт, цвет волос, глаз…
– Чем думаешь заняться в Риме? Будешь отдыхать?
– Не совсем. Учитель велел мне поучаствовать в публичных чтениях – попробовать декламировать свои стихи на площадях, при скоплении народа. Он сказал, в будущем это поможет мне чувствовать себя раскованно в любом обществе.
– Тебе нравится Гай Эмилий? – легко и просто спросила она.
– О да, госпожа Ливия! – Его ясные глаза сияли. – Гай Эмилий прекрасный человек, он очень хорошо меня понимает. Я многому научился у него и не только в смысле риторики.
Ливия склонила голову набок:
– Вот как? Чему же еще?
– Жизни. Он говорил: нужно идти своим путем, держась в стороне от мелочной ненависти и глупых фантазий, быть покорным скрытой воле богов и всегда помнить о том, что рано или поздно за всеми нами явится посланник смерти. Разве это не золотые слова? С ним можно обсудить все на свете.
Ливия помолчала, о чем-то думая. Потом спросила:
– Он ничего не просил передать?
– Привет, госпожа. На словах. Я предлагал отвезти письмо, но учитель ответил: «С теми, кто посылает письма, часто случаются неприятные истории».
Женщина представила, как Гай произносит эти слова с легкой улыбкой на губах и холодным взглядом, тогда как в его душе стынут воспоминания.
Подошла Аскония. Увидев ее, молодой человек поклонился и произнес слова приветствия. Потом опять обратился к Ливий – ему гораздо больше нравилось разговаривать с нею.
– Приходи к нам, Карион, – сказала женщина, – ты же знаешь, я всегда рада видеть тебя.
Они простились. Аскония смотрела вслед удалявшемуся юноше: ее губы были крепко сжаты, а во взгляде застыло печальное непонимание. Тихонько вздохнув, девушка принялась спускаться по ступеням вслед за родителями и братом.
– Тебе, дочери сенатора, не надо думать о таком юноше, как Карион, – негромко произнесла Ливия, обнимая Асконию за плечи.
Девушка вскинула на мать строгие серые глаза:
– Но теперь у Кариона есть аристократическое имя.
– Это не более чем условность, – спокойно объяснила женщина. – Мы надеемся, что имя поможет ему пробить дорогу в жизни, возможно, откроет какие-то двери, но на самом деле за этим именем ничего не стоит. В любом случае Кариону придется полагаться на собственные способности и силы. И не нужно забывать о том, что он поэт, а значит, всегда будет думать, прежде всего, о самом себе.
Вскоре небо затянулось тучами, словно грубой парусиной, поднялся ветер, и хлынул дождь – его упругие струи заливали землю, разбиваясь о камни и соединяясь в бурлящие потоки. Те, кто еще не успел покинуть цирк, разбегались кто куда.
