В том же направлении было распоряжение по духовно-учебным заведениям изъять из употребления отделы из ветхозаветных исторических книг в русском переводе и заменить их славянским текстом тех же Священных книг. Архимандрит Афанасий (Дроздов), угодливый Протасову ректор С.-Петербургской академии, составил учебник по герменевтике, в коем осуждался еврейский текст и требовалась канонизация перевода LXX [429], доказывалось преимущество церковного предания перед Св. Писанием, опасность чтения одного Св. Писания, «неполнота и темнота раскрываемых в нем догматов» и т. п. положения, свойственные католицизму, а не православию, хотя «угодные и людям того века» [430]. Наконец, уже явно в латинском духе, предлагалось Синоду провозгласить славянский перевод каноническим и имеющим «исключительное» в русской Церкви употребление, как в католической Церкви признана Вульгата. Но тут уже Филарет выступил с своей знаменитой «Запиской о достоинстве и охранительном употреблении перевода славенского и LXX толковников» (в 1844 г. представил ее Синоду, а в 1858 г. напечатана в Приб. к Твор. свв. отец), в коей он сказал: «Св. Синод по трудах исправления славенской Библии (т. е. после издания в 1751-1756 гг.) не провозгласил текста славенского исключительно самостоятельным и тем прозорливо преградил путь тем затруднениям и запутанностям, которые были бы те же или еще худшие, что в римской Церкви произошли от провозглашения самостоятельным текста Вульгаты». В это же время «в угоду мысли, покровительствуемой сильными, в надежде, что и она послужит впоследствии им», находились люди (архим. Поликарп), соглашавшиеся составить новый славянский перевод с текста LXX, чтобы он заменил и церковное и домашнее употребление прежнего славянского и позднейших русских переводов (как 9 мая 1846 года писал Филарет Гавриилу).
В связи с этим направлением и в задержку дела русского перевода, выступило в 1841 году дело о литографированном переводе многих ветхозаветных книг (учительных и пророческих) г. П. Павского, бывшего профессора Петербургской академии по кафедре еврейского языка. Еще в 20-х годах, в период деятельности Библейского Общества и в содействие его спешным переводам, о. Павский на академических уроках занимался переводом ветхозаветных книг с еврейского языка на русский. Этот перевод студенты охотно записывали и переписывали и часто не только для себя, чтобы лучше понимать Библию, но и для знакомых и родных, духовенства и учителей семинарий. А в 1839 году решились, для скорейшего и легчайшего успеха, литографировать их в 150 экземплярах, в 1841 году во второй раз отлитографировали в 300 экз. Литографирование совершалось в тайне от высшей духовной (хотя не неведомо для академической) власти и литографированные экземпляры раздавались самым близким людям по предварительной подписке и дорогой цене (от 10-15 руб.). Из Петербургской академии эти литографические лекции попали в Московскую и Киевскую академии и к посторонним лицам. Одно из таких лиц, прочитав эти лекции, пришло в негодование (справедливое, нужно сказать), замечая явное увлечение автора рационалистическими (особенно Розенмюллеровскими) взглядами и составление перевода по еврейскому лишь тексту и еврейскому антимессианскому пониманию его. Так, в немессианском духе здесь переведены и снабжены соответственными толковательными замечаниями Ис. 7:14; 11 гл., 40-41 глл., седьмины Данииловы; в рационалистическом духе переведена Песнь Песней; признаны не подлинными Захарии 7-12 главы; выражено сомнение в подлинности пророчеств Исаии и историчности книги прор. Ионы. — Это благонамеренное и богословски-образованное лицо (оставшееся в точности неизвестным, но предположительно считаемое Агафангелом — толкователем Иова и Премудрости Сираха) составило обширную докладную записку о переводе Павского и его вредном характере и препроводило одновременно (в конце 1841 г.) из г. Владимира в трех экземплярах трем митрополитам: Петербургскому Серафиму (уже на одре болезни), Киевскому Филарету и Московскому Филарету. Перечисление вредных качеств перевода в этой записке заканчивалось общими соображениями о нужде русского перевода, но в строго-православном духе, снабженного необходимыми пояснениями и основанного не только на еврейском тексте, но и на переводе LXX толковников, особенно в мессианских пророчествах. Митрополиты поспешили эту записку представить обер-прокурору и в Синод. Назначено было следствие об авторе перевода и распространении его литографий по России, сделаны распоряжения об отобрании последних и сожжении их. Во время производства следствия о переводе Павского возникло и другое дело относительно перевода и объяснения Библии. Митрополиты Киевский и Московский в частной домашней беседе высказали мысль, что необходимо для русского общества издать Библию с пояснениями отеческими, с заглавиями руководственными, с словарем славянским и, пожалуй, в более ясном славянском переводе. Эти мысли, по настоянию прокурора, были и письменно изложены Филаретом Московским, а затем неведомо для обоих митрополитов доложены Серафиму. На них было составлено опровержение, что «не следует составлять толкований на Св. Писание, даже в виде выбора из св. отцов, не следует и примечаний и надписаний пояснительных и словарей составлять, так как русские пастыри церковные сами все могут всякому христианину разъяснить…» Все это было представлено Государю, утверждено Серафимовское мнение, а все это дело послужило одним из поводов удаления из Синода обоих митрополитов.
Обширное дело (не интересное для нас в частностях) о переводе о. Павского состояло в двукратном отобрании от него митрополитами Московским и Киевским собственноручных показаний о переводе. В первом показании (20 марта 1841 г.) он высказал много ошибочных рационалистических мнений, согласных с переводом: о мессианских пророчествах, происхождении пророчеств, о седьминах Даниила и др.; во втором (24 апреля 1841 г.) он отказался от многих показаний первого допроса, признал подлинность пророчеств Исаии и мессианский характер (хотя уклончиво) седьмин Даниила, отказался от составления рационалистических надписаний Исаии 40-66 глл., Песни Песней, Екклезиаста и просил «покрыть его вину архипастырским снисхождением». Затем повелось обширное дело об отобрании литографий в Петербургской, Московской и Киевской академиях и во всех епархиях. В конце всего Комиссия в мае и июне 1843 года, под председательством Никанора, архиеп. Варшавского, постановила: о. Павскому назначить епитимию и келейное вразумление за несомненно предосудительный перевод и распространение его; списки перевода уничтожить; Петербургскому академическому начальству сделать выговор за позволение литографии и внушение, чтобы впредь не делали самовольных переводов, особенно с еврейского, «как испорченного» текста, и не распространяли по духовно-учебным заведениям. Св. Синод от 7-10 марта 44 г. все это утвердил. А Государь 12 марта утвердил синодальное определение.
Но несмотря на увлечения о. Павского и недостатки его перевода, все-таки нельзя не отметить, согласно справедливому замечанию Чистовича, и достоинства его, как первого русского перевода с еврейского текста, составленного знатоком и еврейского и русского языков, несомненно влиявшего и на дальнейших русских переводчиков, не обладавших таким знанием еврейского языка. В некоторых частях впоследствии он издан в печати в Духе Христианина за 1862-1863 гг.
Одновременно с делом Павского, производилось в Св. Синоде, несколько ранее начавшееся, аналогичное же дело о переводе на русский язык Библии, составленном алтайским миссионером архим. Макарием (Глухаревым). Ревнуя о распространении ведения слова Божия среди инородцев, язычников, евреев и магометан, а равно и среди русских, архимандрит Макарий занялся сам составлением перевода книги Иова (как продолжением того, что сделано было Библейским Обществом) и представил в 1834 году «мысли о потребности для российской Церкви преложения всей Библии с оригинальных текстов на современный русский язык» своему бывшему по Петербургской академии ректору, митрополиту Московскому Филарету. Последний не дал этой записке никакого движения, «потому что предубеждение против новых переводов было сильно» тогда. Не зная на своем далеком Алтае ничего о подобных «предупреждениях и предубеждениях», Макарий продолжал заниматься переводом Иова и в 1837 году представил свой перевод в Комиссию духовных училищ для напечатания «и распространения» его по духовно-учебным заведениям, как «очень нужного для учителей богословия». Одновременно с сим он послал чувствительное поэтическое прошение и на имя Государя об издании своего перевода и вообще о продолжении начатого Библейским Обществом перевода Библии на русский язык. И это письмо было тщательно сохранено в «горницах» его благодетеля митрополита Филарета, как вполне несвоевременное. Пока Комиссия духовных училищ рассматривала его перевод Иова, прислал он перевод Исаии в 1839 году в Комиссию же, а также снова копию с первого письма Государю и второе письмо в том же роде. Комиссия передала этот перевод митрополиту Серафиму, а он в Петербургскую академию на рассмотрение. Летом того же 1839 года Макарий сам был в Петербурге и «с радостью» получил литографические лекции своего «незабвенного учителя» Павского и по ним «значительно исправив» свои переводы Иова и Исаии, снова в 1840 году представил их уже в Синод, прося разрешить их к печати и «распространению». В ответ на это прошение Св. Синод от 11 апреля 1842 года определил: 1) Архимандрит Макарий, употребляя перед Св. Синодом настояние о продолжении перевода Св. Писания на русское наречие, преступает пределы своего звания и входит в суждения, несогласные с решением, уже принятым по сему предмету высшей церковной властью; 2) неосмотрительная ревность его основывается на погрешительном мнении, будто русская Церковь не имеет всего Св. Писания на природном российском наречии, тогда как она имеет его на природном славяно-русском языке, на котором и простолюдины Св. Писание охотно читают и разумеют… В заключение, велено Томскому епископу вызвать Макария к себе и сделать ему увещание с шестинедельным покаянием и указать заниматься миссионерством среди инородцев, а не переводом русским.
