– Да, в этом у нас опыт одинаковый, я думаю. А как с газетой получилось?
– Ой, Тань, ну это мне так повезло – то есть не поверишь просто! Они ж меня до того там замакитрили с этой фильтрацией, что я под конец вовсе как дурная стала, ничего уже сообразить не могу. Анька еще у голландцев в одном лагере ходила по начальству, узнать хотела – всех будут отправлять домой или только кто сам захочет, я, дура, про это и ляпни. А там еще один сидел, слушал все, – симпатичный такой мужчина, чернявый, то ли армяшка, то ли еврей... Видный из себя, только носяра – во, как у того попугая. Он вдруг и говорит: «Девушка, а вы случаем не путаете? Трудно поверить, чтобы комсомолка не хотела ехать на Родину, может, это она не сама пошла к лагерному начальству, а ее вызвали и затеяли провокационный разговор?» Да, может, и так, говорю, наверное, кто ж их знает... А он тут и пошел говорить, и пошел, и так все поворачивает, что уже выходит, будто в Брюсселе они нас из лагеря сманули. Тут только до меня, дуры, и дошло! Так он же, думаю, подсказывает, чтоб мне помочь, по-другому то есть все повернуть...
– Да, Надежда, тебе и впрямь повезло.
– Не говори! Мне то есть за этого носатого по гроб жизни Богу надо молиться, чесслово... Цельный день мы вот так с ним просидели, энкаведешник мой ушел – ладно, – говорит, без меня тут пока разбирайтесь, а этот носатый, уже когда мы с ним все это дело по полочкам разложили, сам насчет газеты предложение выдвинул. Почему бы, мол, тебе в печати не выступить, рассказать, как они там над советскими людьми измываются, какие себе зверства позволяют... Тю, говорю, да какая с меня писательница, я по сочинениям сроду больше «пос» не получала! Он посмеялся, это уж, говорит, не твоя забота. И точно, сам все написал, я его после даже ни разу больше и не видала. А у меня, конечно, как газета вышла, все сразу по-другому обернулось. Перед бойцами приходилось выступать, очень все за Аньку переживают! А после вот в ансамбль взяли, обещают учиться послать, в это – как его – ну, культпросветучилище...
– В какое училище?
– Культпросвет, это потом завклубом можно стать. Ну, не сразу, ясное дело! А на такой работе, сама понимаешь, и мышь коту не позавидует. Я вот думаю – может, вам с Кирилл Андреичем тоже надо было чего написать? Уж он-то человек культурный, образованный, языков сколько знает...
– Что делать. В голову как-то не пришло, а никого умного рядом не оказалось – посоветовать.
– Ну ничего, не журись, все будет тип-топ, – утешила Надька. – Если уж у меня обошлось! – мне-то поначалу вообще измену Родине шили, а это, знаешь... Теперь одна забота – не подзалететь бы, а то все прахом пойдет, сразу из ансамбля попрут.
– В каком смысле – не подзалететь?
– В том самом, подруга, – Надька хохотнула. – Не понимаешь, что ли, первый раз замужем?
– А-а...
– То-то, что «а»! Ты часом рецепта какого не знаешь?
– Веди себя прилично, вот и весь рецепт.
– Легко сказать... Тань, я что – такая из себя неотразимая, да?
– Фигура у тебя хорошая, лицо – сама в зеркале видишь, не дурнушка ведь.
– Я к тому, что ко мне уже и в Калькаре фрицы липли, да там Анька глаз не спускала... Ридель этот, помнишь, приятель Кирилл Андреича, – чего с ним, не знаешь?
– Похоже, погиб в Дрездене.
– Ай-яй-яй! – Надька соболезнующе покачала головой. – Вот уж не повезло человеку... Так Ридель этот, помню, раз меня в колидоре прижал, и аккурат тут Анька выходит – что ты, чуть его с лестницы не спустила! А мне спокойно так говорит – идем, белье с прачечной надо принесть. Прачечная у нас помнишь где была? – в подвале, аж в самый конец, там кричи – не докричишься. Зашли, а она, змеища, дверь на ключ и мокрой веревкой так меня по голой заднице выстрочила – на другой день еще присесть не могла, чесслово!
Таня посмеялась:
– Запомнить бы тебе, Надюша, такой урок.
– Запомнить-то запомнила, да что толку? Торчишь тут, как жердела при дороге... кто захотел, тот и полакомился. Да нет, ты не думай, я, конечно, не то чтобы с кем попало... Может, перекусим, а? У меня вермута есть бутылка, хороший, итальянский.
Таня достала полученный от фрау Зайдель пакет бутербродов, и они перекусили, прямо из горлышка – чтобы не оплескаться – запивая еду горьковато-сладким вином. Незаметно опустошили всю бутылку. Остальные трое попутчиков давно спали в дальнем конце кузова, у кабины; Надька вытащила откуда-то плащ-палатку и немного уже заплетающимся языком предложила тоже покемарить.
– Прагу бы только не проспать, – сказала она озабоченно, – а то таскайся после с этим долбаным аккордеоном...
– Разбудят, если у тебя путевка до Праги. Слушай, а когда вы попали в Брюссель?
– Не помню – апрель вроде уже был. Или в конце марта? Не, в апреле, точно... Ладно, давай спи.
Она заснула сразу, а к Тане сон не шел. Свернувшись под плащ-палаткой, вспоминала она тот неповторимый апрель – весна шла с Атлантического побережья на восток, следом за ними, солнце сияло над забитыми военной техникой и толпами людей автобанами, зацветали яблоневые сады, и мокрая от коротких пробегающихдождей броня «шерманов» была облеплена бело-розовыми лепестками. Танки американцев мчались к Эльбе с раскрытыми люками – хотя война еще свирепствовала на Восточном фронте, на Западном уже не воевал никто, навстречу союзным армиям брели в тыл бесконечные колонны сдавшихся немцев, шли толпы освобожденных – одни на восток, другие на запал, и вместе с ними шли в поисках крова и пристанища жители разрушенных городов...
Это был какой-то сплошной Вавилон, великое переселение народов, все гражданские выглядели одинаково, полосатой одеждой и особой степенью изможденности выделялись хефтлинги из кацетов, а так немцев от иностранцев отличало лишь общее настроение каждой толпы – немцы шли молча, иностранцы шумели и распевали свои песни, размахивая национальными флагами. Пробраться вслед за наступающими армиями до советской зоны оказалось проще, чем они думали, до самой Эльбы у них, помнится, вообще ни разу не спросили никаких документов.
Зато потом началось! Сейчас, задним числом, Таня сама удивлялась, почему была так спокойна в те, первые дни, когда исчез Кирилл, почему так безмятежно верила, что все обойдется, хотя ее и убеждали в обратном. «Ты что же, – говорили ей, – рассчитываешь так и отделаться байками? Нам доказательства нужны, понимаешь, до-ка-за-тельства!» А доказательств не было никаких – кроме той, полученной от Виллема бумаги, которая сразу же была расценена как филькина грамота и вообще липа. Таня, однако, упрямо продолжала напоминать о ней на каждом допросе. И с тем же упрямством требовала каждый раз, чтобы о них с Кириллом сообщили генерал-полковнику Николаеву (что Дядясаша жив и командует армией, она уже знала). Это особенно возмущало одного из следователей, в конце концов он наорал на нее. «Наглая дрянь! – кричал он, стуча по столу кулаком. – Сама там с какими только абверами не путалась, так еще и советского генерала хочешь втянуть?!» Она обычно на допросах старалась держать себя в руках, но тут не выдержала, тоже стала кричать что-то, захлебываясь слезами...
Для нее-то (пока!) все кончилось благополучно – достаточно было вмешательства могущественного командарма, которому все-таки сообщили. Но ведь Дядисаши давно уже могло не быть в живых – что тогда? Или если бы он командовал не армией, а каким-нибудь полком? Кириллу он ничем не смог помочь даже сейчас, при своем высоком положении...
Что же это получается, подумала она с горечью и чувством безнадежной усталости, как будто все сделано для удобства тех, кому ничего не стоит соврать, изловчиться... Везде, что ли, так? Наверное, в какой-то степени; но у нас особенно. С дурехи Надьки что взять, это же одноклеточное, да и запугали ее до полусмерти; а «носатый», возможно, просто хотел помочь попавшей в беду девчонке; но как бы то ни было – состряпали подлое беспардонное вранье, глупое, наглое – и пожалуйста, сразу награда, сразу все устраивается наилучшим образом. И все довольны! А если человек честен, если у него свои твердые убеждения, принципы – с ним теперь вообще неизвестно что будет. Именно потому, что тверд, принципиален, не умеет кривить душой. Как будто на каждом шагу фильтры какие-то понаставлены... чтобы проскальзывал тот, кто половчее да поизвилистее. Да уж, естественный отбор – лучше не придумаешь...
Глава десятая
Генерал-полковник был не в духе и не считал нужным это скрывать. День выдался трудный, помимо прочего пришлось разбираться с кляузным персональным делом одного офицера, запутавшегося в дурно пахнущих махинациях с трофейным имуществом, и точило беспокойство за племянницу – необъяснимое, казалось бы, – что могло с ней случиться? Дороги спокойны, это не Польша, вервольфы (если где и были) давно угомонились... Да, все это так, но на душе было неспокойно, Николаев уже жалел, что отпустил ее одну в такую даль. Хотя, после всех ее приключений...
