Духовного видения духов достигают одни истинные христиане, а к чувственному наиболее способны люди самой порочной жизни…» (Там же, с. 62).
Да, политика, даже Церковная, вещь страшная и убийственная. Прочитал, и чуть было не вырвалось: ну и козлы же эти ангелы! Ничему не научили, бросили безвинно в жуткий мир, да еще и не снисходят к нам. Им это за позор! Хорошо, что сдержался. А то ведь у них там просто: раз и в ад! А за что — изучай в Священном Писании иудейского народа, потому что твой собственный народ изначально служил демонам и виноват в том, что Яхве избрал себе в помощники евреев.
Ну, избрали Яхве, Иегова и Элохимы евреев. И были их народными Богами или Демонами. И все было хорошо, но пришло Христианство и убедило, что этих Богов надо у евреев отобрать и сделать всеобщими. Бедные евреи до сих пор не понимают, как сумели их так обворовать! Ну что угодно, но уж Богов стырить! А самих евреев еще и объявить язычниками! Я представляю, каково на душе у создателей великих образов и величайшей мифологии, когда они читают, что домышляют христиане об их родных Богах!
Нет, не все ладно с христианской исключительностью, только душа сжимается и задыхаться начинает, когда думаешь о том, сколько князь мира сего внес смуты в умы тех самых Отцов Церкви, которые занимались не духовным поиском, а Церковным стяжанием и битвами за власть в мире. Этого-то Церковь отрицать не может, власть над миром ей очень важна. И чиновников в ней многократно больше, чем скитников и затворников.
Мне даже писать об этой части православного учения не хочется. Пусть это остается внутрицерковным делом и вопросом личной совести христиан и их властей.
А вот наблюдения над собой и миром, которые сделаны подвижниками Православной веры, очень важны. И явно видно, что Православные различали разные уровни видения, которыми может обладать душа. Видение чувственное и духовное. Кажется, что чувственное видение как-то связано с чувствами телесными. Скорее всего, это ошибка. Ведь органами чувств мы духов воспринимать не можем. Значит, и то и другое — это свойства души. Но в одном случае, как бы сквозь тело, а в другом, напрямую, что достигается очищением, которое Православие называет святостью.
Но это движение, это качественное приращение видения возможно. И один из путей — путь православной аскезы. Есть ли другие, я уверенно сказать не могу. Их все надо изучать и проверять. А это опасно. Тут я с Православными богословами склонен соглашаться. Ведь если я сам дух, в силах которого не впустить в себя даже Бога, то силы духов неимоверны! И мы никак не можем утверждать, что духи эти доброжелательны к человеку.
Возможно, что те духи, которых Православие называет бесами, на деле вовсе не противники Бога. С какой бы стати Всесильному позволят тогда им быть? Разве что они нужны как естественная среда для взросления наших душ. Нет, скорее всего, Бог не просто так терпит все эти сонмища, если он всесилен, а намеренно создал мир таким. Иначе говоря, в том, что окружающий мир заполнен духами, ощущается какая-то естественность. Как и в том, что он заполнен существами телесными.
А что мы видим в телесном мире? Что воплощенные в тела духи бывают разными, и почти все они — хищники. Даже птички божий пожирают насекомых, как бы ни умилялись сердца христианских отшельников, когда эти птички перестают их бояться. Птички, между прочим — ближайшие потомки динозавров, и умиление это христианское выглядит очень наивным и самовлюбленным: птички меня избрали, значит, я почти свят!
Кто ж его знает, кем я выгляжу для духа этой птички в том мире, куда вступаю душой, не червячком ли с вытаращенными от страха глазками?! Поэтому я очень даже склонен прислушаться к почти навязчивым предупреждениям Серафима и Игнатия: будьте осторожны, не вступайте очертя голову во всяческие «контакты» с духами просто потому, что у вас это получается. Там могут быть и хищники, прикидывающиеся светящимся червячком над пастью морского черта.
Изучать тот мир необходимо, потому что большая часть человечества не приняла христианский подход к понятию души. Да и среди христиан нет на этот счет никакого единства, а изложенное Серафимом православное учение о загробном существовании души не принято другими христианами.
Учения нет, а идти туда надо. Вот и используем земную жизнь для образования. В том числе, и для освоения Православного учения о том, как душе встречаться с духами. И вот первый урок, который отец Серафим берет из Святого Антония:
«И следующее нужно знать вам для вашей безопасности. Когда представится какое-либо видение, не допусти себе испуга, но каково бы ни было это видение, мужественно спроси его во-первых: кто ты и откуда?
Если это будет явление святых, то они успокоят тебя, и страх твой обратят в радость. Если же явление — диавольское, то оно, встретив в душе твердость, немедленно придет в колебание, потому что вопрос: "Кто ты и откуда?" — служит признаком неустрашимой души» (Там же, с. 64).
Урок, который мы должны взять, — это поиск того, как сделать душу неустрашимой и научиться твердости. Но мы все должны уже знать и уметь это, потому что вся наша жизнь состоит из постоянных столкновений и взаимодействий с другими духами, которые воплощены и не воплощены в тела. Нам нужно лишь осознать и развить собственные знания. И земная жизнь — не что иное, как школа мужественности и неустрашимости человеческого духа.
Глава 4. Храни себя как рай. Николай Ким
Для меня рассказ о Николае Киме интересен особенно тем, что он показывает, как мыслит последнее поколение современных христианских богословов.
Единственное, что я знаю про отца Николая, что он в прошлом инженер-физик, а сейчас служит в храме преподобного Сергия Радонежского в столице Венгрии Будапеште. Ну и то, что он кандидат богословия Санкт-Петербургской духовной академии. Работает он в соавторстве с собственной женой.
Из этого я делаю вывод, что он русский человек, которого судьба забросила на чужбину, но для христианина есть только один свой мир — это тело Христово, именуемое Церковью. И даже рай может быть всегда с ним, если он осознает это. Во всяком случае, исследование, сделанное отцом Николаем, позволяет судить о нем именно так.
Исследование это написано им в связи с переводом из преподобного Никиты Стифата, ученика и подвижника Симеона Нового Богослова. У Никиты, жившего в одиннадцатом веке, было три работы: «О душе», «О рае» и «О иерархии». Первой и исходной, как вы видите, считается сочинение «О душе», но вы уже можете догадаться, что отец Николай, как богослов современный, не мог избрать ее для перевода, и по каким-то соображениям начал переводить эту трилогию с трактата «О рае».
В его оправдание могу привести только его собственные слова, которые он говорит в сопутствующем переводу исследовании:
«Именно о душе более всего и говорит преподобный Никита в своем трактате "О рае"» (Ким. Краткие сведения, с. 41).
Допускаю, что начать рассказ о Стифате и нужно было именно с этой работы. Переводчику это виднее. И я тем более склонен доверять здесь мнению отца Николая, что он, безусловно, держит в сознании задачу самопознания. И даже более, именно самопознание он осознает как задачу всей христианской антропологии. Правда, решение этой задачи у богословов всегда было в пользу христианства, а не в пользу самопознания. Вот как начинается его работа «О христианской антропологии».
«В течение всей своей истории человек пытался понять себя, кто он и откуда. Поэтому разговор о человеке всегда, во всех религиозных и философских системах был и остается одним из определяющих направление мысли. История самопознания человека это, собственно, и история самого человечества.
Начиная разговор о любой вещи или явлении, мы в первую очередь пытаемся уяснить для себя два главных момента — происхождение и назначение обсуждаемого предмета. В отношении к человеку это не будет исключением. Но, говоря о человеке, мы не должны забывать его уникальность в мировом бытии: во-первых, то, что он есть венец творения, то есть, рассуждая о человеке, мы не можем обойти вопрос о происхождении и смысле всего сотворенного мира, и, во-вторых, его кардинальную антиномичность, его положение именно на границе двух миров земного и небесного, и отсюда принципиальную необъяснимость человека исходя из понятий только одного из них» (Ким. О христианской, с. 249).
К сожалению, дальше все, что связано с собственно познанием, забывается, и все переходит в состояние знания, которое надо извлечь из Библии. Иначе говоря, самопознание христианина на поверку оказывается познанием сказанного о человеке и применением этого к себе, как определенного способа видеть мир. Возможно, это и верное видение, и не менее вероятно, что искреннее самопознание приведет именно к нему. Но разрыв между тем, что я действительно вижу в себе, и тем, что должен себе внушить, существует. А я все никак не могу найти в богословии тех недостающих ступеней, которые бы соединили мое познание себя с тем, что говорится в Писании.
