здесь, — он прижал руку к груди, — так сожмет, что слезы глаза застилают.
— Ты много, слишком много работаешь. Очень устал. Тебе бы отдохнуть, милый.
Кравчинский молчал, в раздумье понимающе кивал головой.
И гладил, гладил ее волосы.
— А у нас, на Украине, девушки носят косы... длинные, до пояса. Летом, в праздники, вплетают цветы — алеют, как маки... У тебя была бы густая коса.
— Была бы... Эх, чужбина, чужбина... Как там родные наши?
— Ты знаешь, и я иногда думаю о них. Порой мне так тоскливо, так недостает матери. Виноват я перед нею. И брат где-то... Хотя бы его разыскать...
— Попытаюсь я, напишу Анне.
— Напиши... Ах, как, бывало, мать пела! Да все грустные, печальные — предчувствовало сердце судьбу сына... «Ой, горе тiй чайцi, чаечцi-небозi...» Маленький был, а запала песня в самую душу. На всю жизнь. Может, если бы там жил, не так бы помнилось... Или вот эта: «Из-за гори буйний вiтер вие... Ой, там удiвонька та пшеничку сiе...» Бывало, сидят вечером — мать шьет, отец чем-то своим занят — и поют. Тихо, вполголоса... Нигде, даже в Италии, таких песен не слышал. Всю душу пронизывают.
— Говори, милый, говори...
Сергей говорил, вспоминал родные места, вспоминал друзей.
— Да, я все же напишу о них — о Желябове, Перовской, Кибальчиче... Пусть будущие поколения знают, как жили люди на их земле, чтобы не осуждали нас ни за что...
Почти одновременно с «Россией...» вышла книга «Русский мятеж». Автором был Эдмунд Нобль, писатель, корреспондент американских газет в Лондоне. Нобль побывал в России, его книга производила впечатление дорожных заметок, в общем правдивых, однако читатели отдавали преимущество книге Степняка, стремились встретиться с ее автором. Месяца два спустя появилась рецензия в «Нашем уголке» — в журнале, издававшемся Анни Безант, писательницей-социалисткой. Она же была и автором статьи. Безант высоко оценивала публицистическое дарование Степняка.
— Надо непременно с нею познакомиться, — решил Сергей Михайлович. — Говорят, она прекрасный оратор.
Вскоре Фанни Марковна запишет в своем дневнике:
«Сергей первый раз говорил с платформы... Мисс Безант заканчивала свои лекции о России, составленные по его сочинениям, и он счел полезным отблагодарить талантливую лектриссу публично, перед ее аудиторией. Ему сделали овацию. Несколько секунд ему не давали говорить, все аплодировали, пожимали руки и т. д. Речь продолжалась минут пять, и когда он кончил, то ему опять жали руку».
VIII
Джордж Кеннан, один из популярнейших американских журналистов, выступил в «Таймс» с критикой книги Степняка, вернее, всех его писаний, касающихся России, российской действительности. Дескать, автор тенденциозен в подборе фактов, жизнь восточной империи мало чем отличается от общеевропейской.
Заявления Кеннана, предыдущие выступления Новиковой ставили под удар не только Кравчинского, но и всю их работу, все дело борьбы против абсолютизма. С Новиковой бороться легче — каждому известно, что она подпевает тому, на чьих санях едет, — а вот Кеннан... Иностранец, несколько раз бывал в России, с его мнением считаются влиятельнейшие государственные мужи. Пререкаться с ним — все равно что бросать вызов всей официальной прессе.
— Не падайте духом, мистер Степняк, — успокаивал Вестолл. — Дело журналистов — писать. Вы — одно, Кеннан — другое. Бантинг охотно будет печатать вас обоих.
Легко ему говорить! А здесь каждая строка прорастает из самого сердца, каждая статья — дни и ночи огненного волнения, передумываний, переоценок... Им, видите ли, кажется, что во что бы то ни стало нужно оправдать варварские методы нигилистов — вот, мол, откуда идут черные краски в рисунке, преувеличения.
Несколько дней Сергей Михайлович был мрачен, как туча, ни с кем не хотел видеться. Вот уж от кого не ждал удара, так это от «Таймс». Бантинг, торжественный прием, обращение о сборе средств в фонд Красного Креста «Народной воли»... Вестолл... Как будто сочувствовали, проявляли готовность помочь... И вот... Правда, тот же Вестолл резонно говорит: он — одно, Кеннан — другое. Это у них в порядке вещей, даже в моде. Сенсация. Интерес публики... Тиражи...
Что ж, он будет бороться! Хорошо бы встретиться с Кеннаном.
Личный контакт в подобных случаях — лучший способ выяснить обстановку.
Вестолл с радостью согласился свести его с Джорджем, быть посредником их контроверзы.
Встретились в маленьком уютном ресторанчике отеля «Старый чеширский сыр» на Флит-стрит. Он, Кеннан, Джордж Фрост — художник, друг Кеннана, и Вестолл. Посетителей почти не было, и они свободно разместились за столом.
— Здесь, говорят, часто бывали автор «Векфилдского священника»[13] и великий критик Семюэль Джонсон, — сказал Кеннан.
— А Босвелл, — добавил Вестолл, — частенько бывавший здесь, на основании их бесед написал потом знаменитое произведение «Жизнь Семюэля Джонсона».
— Так что мы, можно сказать, в историческом месте, — осмотрелся Кеннан. — Тем знаменательнее будет наша встреча. Не так ли, мистер Степняк? — спросил, переходя сразу на деловой тон. — Я вас понимаю, на вашем месте поступал бы точно так. Но имейте в виду: Кеннан никогда не писал на веру, из чьих-то уст. Я был в Петербурге, в Москве... на Волге.
— Вы меня удивляете, — возразил Степняк. — При всем моем уважении к вам, к вашему таланту не могу согласиться с подобными доводами. Быть в Петербурге, в Москве, даже на Волге — это еще не значит видеть Россию. Россия огромна. Русскому деспоту есть где прятать следы злодеяний. К тому же мы лишены таких положительных способов влияния на массы, как многолюдные собрания, литература, листовки, — способы, которые у вас считаются нормой.
— Однако же, мистер Степняк, — удивлялся в свою очередь Кеннан, — вы пишете о Петербурге, о Москве... Ничего подобного я там не видел. Заводы, фабрики... рабочие... — Кеннан сладко затянулся сигарным дымом, нетерпеливо вертя в руке записную книжку, лежавшую тут же. — Обычная жизнь. Ну, вероятно, — добавил великодушно, — есть и преступники, и тюрьмы. Где их нет? Да и можно ли без них обойтись?
Подали кофе, коньяк, над столом поплыл тонкий аромат изысканного напитка. Вестолл наполнил рюмочки.
— Господа, прошу... У нас почти дипломатическая встреча, — улыбнулся он.
Все подняли миниатюрные рюмки.
— Преступление преступлению рознь, — отвечал Степняк Кеннану.
