чайник на целый!
Молодой человек захлопал ресницами и на прекрасном русском ответил:
– Сейчас поменяю. Я не официант, а помощник официанта. Вон стоит официант!
Официантом оказался бойкий кавказец, всё это время трепавшийся «на бруклише» в мужской компании возле веранды. А к нам подошла обстоятельная восточная девушка – вторая помощница официанта – и рассказала об имеющихся соусах. Короче, вынос еды официантом был обставлен с пышностью, не соответствующей уровню заведения.
В нормальном ресторане на помощниках официанта смена скатерти, приборы, уборка и т. д., но на веранде не пахло ни скатертями, ни уборкой. Помощники, видимо, были студентами, приехавшими практиковаться в английском. Потому что, минусуя билет, в России они бы заработали в общепите в пять раз больше. Ведь в США помощникам платят копейки в расчёте, что официант поделится чаевыми.
Несмотря на убогий антураж, еда была потрясающей, впрочем, как и любая еда, приготовленная настоящими узбеками, и мы впервые за неделю оставили чаевые не по принуждению, а от всего сердца.
Узбекского анклава мы не видели, но, сравнивая впечатления о Гарлеме, Брайтоне и Чайна-тауне, признаю, что сравнение не в пользу Брайтона. Даже не в том смысле, что бóльшая часть увиденных персонажей казалась карикатурой, а в том смысле, что это пространство энергетически обестóченных людей, отключившихся от одной розетки и не имеющих шанса подключиться к другой.
Гарлем – сложный, криминальный, маргинальный и при этом довольно самодостаточный праздник жизни. Чайна-таун – праздник труда, завораживающий сдержанной азиатской энергией, которая будет долбить окружающее ровно до тех пор, пока не продолбит в нём дыру нужного диаметра. Он даже ещё более самодостаточен, чем Гарлем.
А Брайтон кажется местом собранных после крушения корабля на острове, не подходящем им ни по одному параметру. Американцы лидируют по количеству сидения у телевизора – в среднем 3,5 часа в день, предпочитая развлекательные программы, ток-шоу и сериалы образовательным передачам и новостям.
Брайтонцы покрывают эти 3, 5 часа, а то и больше российским телевидением, имея одно окно в своё гетто, а другое в наш телевизор. Полагая, что живут таким образом «на две страны», они на самом деле только самозабвенно расщепляют собственную психику.
По дороге в аэропорт Игорь заговорил о фармакологии. Его ребёнок, родившийся в Америке, пополнил ряды инвалидизированных прививками, и мы с изумлением услышали, что, помимо громких скандальных разоблачений фармаконцернов, в стране идёт настоящая война между родителями и прививочным бизнесом.
В этой войне всё не просто – эмигранты из третьего мира тащат на себе инфекции, против которых нужны бронебойные защиты. Но защиты не удерживаются на грани, о которой Авиценна говорил «вред от лекарства должен быть меньше, чем от болезни».
А Управление контроля пищевых продуктов и лекарств (FDA) и Центра контроля заболеваний (CDC) игнорирует сотни медицинских исследований о побочных явлениях прививок, хотя с 1996 года служба VAERS фиксирует случаи побочных реакций на прививки. Она ежегодно подаёт Конгрессу США около 11 000 документов о смертях и инвалидностях, но эффекта нет, Конгресс находится под давлением фармолобби.
Родители погибших и пострадавших от прививок детей создали Национальный Центр информации о вакцинах – NVIC, а проведенное NVIC исследование выявило, что в Нью-Йорке только один из сорока кабинетов врачей сообщает о случае смерти или увечья от прививки. В остальных случаях пишут не причину смерти, а её последствия.
В 2001 году президент Калифорнийской некоммерческой корпорации «Natural Woman, Natural Man, Inc.» Джок Даблдей предложил в СМИ 20 000 долларов врачу или руководителю фармацевтической компании, который публично выпьет смесь добавок, имеющихся в большинстве вакцин, в количестве, которое по рекомендациям Центра профилактики и контроля заболеваемости США получает шестилетний ребёнок.
Смесь не будет содержать вирусов и бактерий, а только стандартные добавки к вакцине в стандартных формах и пропорциях: тимерозал (производное ртути), этилен-гликоль (антифриз), фенол (сильное дезинфицирующее вещество, антисептик), хлористый аммоний (антисептик), формальдегид (консервант и дезинфицирующее вещество), алюминий и проч. Количество смеси для участника эксперимента рассчитают, как для ребёнка, по весу тела.
За пять с половиной лет на призыв Джока Даблдея не откликнулся ни один врач и руководитель фармацевтической компании. Вознаграждение было увеличено до 75 000 долларов, а в список кандидатов на эксперимент добавлены высокопоставленные члены Консультативного комитета по вакцинации (ACIP) Центра контроля заболеваемости (CDC). И с 1 июня 2007 года сумма вознаграждения ежемесячно увеличивается на 5000 долларов. Желающих до сих пор нет, а фармакологи заявляют, что организм ребёнка прочнее организма взрослого.
Одна из версий возникновения аутизма – высокое содержание ртути в прививках, еде и лекарствах. При этом в Силиконовой долине аутистов рождается в 10 раз больше, чем в среднем по человеческой популяции. Та же картина в голландском аналоге Силиконовой долины – Эйндховене. 13 % процентов отцов детей-аутистов работают в области IT-технологий, а среди отцов обычных детей в этой области работают только 2,5 процента. Среди дедушек детей-аутистов технарями было около 21 процента.
Директор Центра по исследованию аутизма, профессор Кембриджского университета Саймон Барон-Коэн выдвинул гипотезу о том, что два человека с ярко выраженным естественнонаучным складом ума передают потомкам группы генов, предполагающие как высокие способности к научному творчеству, так и склонность к аутизму. А тестом, выявляющим склонность к аутизму, объявил навязчивую тягу к систематизации и упорядочиванию.
Как все эмигранты, Игорь взахлёб ругал США, но стоило мне назвать ситуацию с ГМО – пищевым терроризмом, а ситуацию с лекарствами фарматерроризмом, он ответил, что в России голод и дефицит. При том, что мы выглядели вполне упитанными и показали ему полупустой чемодан – почти ничего не купили в магазинах Нью-Йорка.
Машина остановилась на набережной напротив автомобильной пробки, по-черепашьи ползущей «на дачу», и Игорь предложил выйти и бросить монетки. Муж не сопротивлялся, видимо, из уважения к своей 10-летней американской визе, а я скорчила рожу. Игорь стал уговаривать – моё равнодушие множило его двадцатилетнее унизительное выживание на ноль.
Ему было непонятно, что в России он бы был сейчас преуспевающим юристом или бизнесменом и не имел возможности тратить на нас столько времени ради кайфа поговорить по-русски. И я бросила монетку, чтобы поддержать его, ведь эмигранты смотрятся в каждое твоё слово, каждый твой жест, как в зеркало.
Расставание с языковой и культурной средой, куда человек вписан поколениями, требует постоянной компенсации. А кризис идентичности напяливает на эмигрантское лицо маску и вынуждает постоянно проверять, видна собеседнику эта маску или нет.
Игорь был интеллектуалом, навсегда застрявшим на стадии выживания. Умный, яркий, сильный, харизматичный, он не понимал, как большинство эмигрантов, что год рождения закрыл для него все лестницы наверх.
Мы
