— Слушаю, понимаю... — сказал Горбунов и передал трубку телефонисту.
Отойдя на шаг, он остановился, обвел взглядом редкий лес, путаницу голых ветвей, поле, видневшееся между деревьями. Дождь отодвинулся к немецким укреплениям. Косой занавес как будто повис там в воздухе, и в его темных складках искрился беглый огонь пулеметов.
— Ладно, — вслух, ни к кому не обращаясь, сказал Горбунов. Он не подумал отчетливо, но ощутил, что никто уже не придет к нему на помощь. Он и его люди обособились как будто от остального мира, оторвались от него и шли своим путем, конец которого приближался. Было несправедливо, однако, упрекать его, Горбунова, в медлительности. И живое чувство почти мальчишеской обиды поддержало сейчас старшего лейтенанта.
«Ах, ты так со мной! — всем своим существом адресовался он к неуступчивой судьбе. — Хорошо же... Я попробую еще раз... И мы посмотрим, как это кончится!..»
Он подозвал к себе раненого связного, чтобы подробнее расспросить.
Время подходило к полудню, но сколько-нибудь значительных изменений в обстановке не произошло. Вторая рота безнадежно застряла в грязи. Третья, которую вел Лукин, была усилена резервом Горбунова и находилась ближе других к проволоке противника. Но и там люди залегли в овражке, пересекавшем равнину.
Первую роту пришлось оттянуть на исходные позиции: Горбунов свел оставшихся в строю бойцов в один взвод и направил их на подкрепление Лукину. С этой целью он перебрасывал теперь свои огневые средства. Он послал комиссару записку такого содержания. «Вл. Мих. вы у цели! Попытайтесь еще разок. Отдал вам все, что имел. Буду прикрывать вас». Свой КП Горбунов перенес метров на сто правее, чтобы лучше наблюдать положение на участке третьей роты. Сюда достигал пулеметный огонь неприятеля, к счастью, бивший поверху. На Горбунова время от времени сыпались куски расщепленного дерева, падала срезанная ветка.
Уланов доставил артиллеристам приказ комбата, вернулся, выполнил еще несколько поручений и наконец испытывал спасительное чувство своей необходимости в бою. С благодарностью он следил за каждым движением Горбунова, готовый идти куда угодно по первому его слову. Разогревшись, а главное — переключив свое внимание, Николай даже меньше страдал от холода и мокрой одежды. Постепенно он начал понимать то, что происходило вокруг него. Усилия людей, казавшиеся ранее беспорядочными, разобщенными, обретали единый смысл — и он изумлялся, словно никак не ожидал этого.
Дождь ушел на запад, но в лесу снова потемнело. С востока наплывала синяя, в полнеба, туча, на ее фоне ярко выделялись белые стволы берез. Горбунов смотрел в бинокль, стоя на коленях около дерева. В нескольких шагах от командира присел Уланов.
Он видел: по полю, далеко впереди, переползают люди, плохо различимые отсюда, потому что были чуть светлее земли. Николай знал, что это движется на усиление третьей роты сводная группа. Нетерпеливо ожидая дальнейших событий, он даже досадовал на то, что атака происходит недостаточно быстро.
Люди на поле начали куда-то исчезать... И Николай догадался, что они скрываются в овражке, где находился Лукин со своей третьей ротой. Потом над ее невидимым расположением возникло несколько больших земляных всплесков. Через секунду-другую донесся дробный шум разрывов. Всплески начали появляться почти непрерывно, и грохот не прекращался.
«Артиллерийский налет», — подумал Уланов, отметив с удовлетворением то, что он хорошо уже во всем разбирается.
«Заградительный огонь», — проговорил он про себя, бессознательно улыбаясь, как человек, научившийся читать. С удивлением он услышал яростный голос Горбунова.
— Шестой! Давай шестой! — кричал старший лейтенант.
Он стоял над телефонистом — большой, широкогрудый, в сбившемся на сторону зеленом плаще, в мокрой, тускло сиявшей каске. Обеими руками Горбунов налег на автомат, висевший на груди, точно хотел сорвать его. Телефонист громко вызывал узел связи, подняв на командира оробевшие глаза.
— Обрыв! — закричал он вдруг с отчаянием и снова продолжал звать.
Странное выражение промелькнуло на темном лице старшего лейтенанта. Уланову показалось, что Горбунов хотел что-то сказать и не смог, как будто лишившись голоса.
«Случилось несчастье», — подумал Николай, огорчившись не за себя, не за товарищей, но за комбата.
Горбунов приказал связистам исправить повреждение на линии. Потом написал несколько слов в блокноте, вырвал листок и кликнул Уланова.
— Хорошо бегаешь? — спросил он без улыбки. Из-под козырька каски смотрели на Николая серые строгие глаза.
— Хорошо, товарищ старший...
— Беги, — перебил комбат. — Передашь донесение командиру полка... Скажи, что я прошу огня... Огня!.. — повторил он, по-особенному выговаривая это слово. — По линии беги — скорее доберешься...
И Горбунов медленно прошел на свое место у дерева.
«Эти пушки бьют издалека, я не достану их», — думал он, понимая, что и вторая его атака кончилась неудачей. Рассчитывать на то, что ему удастся быстро связаться с Николаевским, не приходилось.
Горбунов устало сел и привалился спиной к стволу, словно отдыхая.
«Лукин не должен оставаться на месте, — рассуждал он, — надо уходить из-под огня, и уходить вперед».
Он вскочил и взял бинокль. Разрывы над овражком охватили большое пространство; дым и грязь образовали там неспокойное, низкое облако, закрывшее горизонт. Оно все время возобновлялось, словно под порывами ветра; розовое пламя поблескивало в его глубине.
«Этого никто не выдержит... — подумал Горбунов. — Это конец...»
На мгновенье он почувствовал острое разочарование в самом себе, так как до последней минуты жила в нем вера если не в свои силы, поневоле ограниченные, то в свою счастливую звезду. Судьба отказала ему, однако, даже в таланте удачливости...
Горбунов снял с шеи автомат и, согнувшись, побежал вперед. Все же он должен был попытаться поднять тех, кто уцелеет. Он не размышлял над тем, насколько целесообразно его решение, но повиновался естественному импульсу командира. Он спасал своих людей...
Вокруг лежало открытое поле, местами залитое водой, которую не принимала уже земля. Коротко свистели пули — Горбунов их не слышал. Странная мысль мелькнула у него: «Хорошо, что я один, что здесь нет Маши...»
Он почувствовал облегчение оттого, что девушка не видит его в час последней, самой большой неудачи. Ибо даже теперь Горбунову хотелось остаться в ее памяти победителем и счастливцем. Вдруг он заметил высокого солдата, бегущего навстречу. Сблизившись, Горбунов и боец сели в грязь.
— Двоеглазов, ты? — закричал Горбунов обрадованно.
— Я, я... — крикнул в ответ боец. На его грязном, осунувшемся лице обозначилась улыбка.
— Ну, как вы?
Двоеглазов торопливо доложил, что комиссар просит открыть огонь по немецким орудиям, которые не позволяют высунуться из укрытия.
— Потери большие? — спросил комбат.
— А как же — большие, — ответил Двоеглазов, словно удивившись вопросу. — Одно спасение — перелетов у фрица много, по пустому месту часто кладет...
Горбунов приказал передать комиссару, что огонь будет дан и во всяком случае уходить из овражка можно только вперед. Потом он вернулся на свой КП. Он должен был ждать, пока наладится связь с командиром полка, — ничего другого не оставалось.
6
Уланов выбрался из леса на открытое место. Телефонный кабель вился здесь по земле, пересекая большую полянку. Кое-где была уже видна на ней редкая чистая зелень первой травы; в низких местах поблескивали лужи.
Внезапно из куста впереди вырвалось желтое пламя — куст взлетел на воздух и рассыпался там на отдельные ветки. Тут, видимо, и ложились мины, грохот которых Николай слышал все утро. Но теперь он почти не испугался близкого разрыва. Он спешил по важному делу, и бумажка, спрятанная в кармане гимнастерки, делала его как бы неуязвимым.
Пробежав еще несколько шагов, Уланов торопливо лег, так как услышал нарастающий треск. Вторая мина разорвалась сзади, и, оглянувшись, Николай увидел темное облачко на опушке. Он вскочил и устремился дальше к невысокой рыжеватой кочке, возле которой снова упал. «Вовремя», — подумал он, почувствовав на лице ветер взрывной волны и обрадовавшись так, словно ему удалось обмануть кого-то, гнавшегося за ним. Согнувшись, он помчался к светлому пятну шагах в двадцати от себя и повалился там. Пятно оказалось новеньким алюминиевым котелком, полным дождевой воды.
Мины падали довольно часто по всей полянке, и Уланову приходилось иногда ложиться раньше, чем он достигал очередного намеченного пункта. Но с каждым новым десятком метров азартное упоение охватывало Николая. Слыша справа, слева металлический, дребезжащий гром, он отмечал про себя: «Мимо!», «Недолет!», «Опять мимо!» — испытывая при этом обжигающее удовольствие. Казалось, он играет с могучим, ослепшим от бешенства противником, промахи которого веселили тем сильнее, чем чаще повторялись.
