— Как скажешь, по мне — все тот же старый хлам. — Он огляделся и возвысил голос; разрывать криком эту кажущуюся какой-то пыльной тишину было бы нелепо, но мужчина должен делать то, что положено мужчине.
— Хелло? Есть здесь кто-нибудь? «Мидленд Гэз»!
— Хелло? — крикнул Фердинанд с его ладони, насмешливо-придурковато оглядываясь по сторонам своими пустыми глазницами. Он перешел на немецкую речь, которой бывало пользовался отец Нормана, когда напивался. — Хелло, вас ист дас, Чолли?
— Заткнись, ты, идиот, — пробормотал Норман.
— С-слушаюс-с-сь, сэр, — отреагировал ze bool и тут же замолк.
Норман внимательно огляделся, а потом пошел по коридору мимо других комнат — гостиной, столовой, еще одной, смахивающей на маленькую библиотеку, — но все они были пусты. Кухня в конце коридора тоже оказалась пуста, и теперь перед ним встала новая проблема: куда ему идти, чтобы найти то, что он ищет?
Он сделал глубокий вдох и закрыл глаза, стараясь сосредоточиться (и отогнать головную боль, пытавшуюся вернуться). Ему хотелось курить, но он не смел: у них могли быть здесь включенные дымоуловители, способные завыть при первой же струйке табачного дыма.
Он снова глубоко вдохнул, наполнив до предела воздухом легкие, и понял, что за запах тут был — не пыли, а запах женщин, которые долгое время варились в собственном соку; женщин, которые связали себя общим саваном праведности в попытке отгородиться от реального мира. Это был запах крови и промываний, саше и лака для волос, дезодоранта и духов с разными блядскими названиями, вроде «Мой грех», «Белые плечи» и «Наваждение». Это был запах тех овощей, которые они ели, и запах фруктового чая, который они предпочитали другим сортам. В итоге запах был каким-то дрожжевым — что-то вроде результата брожения, который не могла истребить никакая чистка: запах женщин без мужчин. Неожиданно этот запах заполнил его ноздри, заполнил глотку, заполнил легкие, заткнув ему рот, вызвав дурноту, и чуть не удушил его.
— Возьми себя в руки, Чолли, — сказал Фердинанд. — Все, что ты чуешь сейчас, — это вчерашний соус спагетти! Я имею в виду «Наслаждение сыром»!
Норман выдохнул воздух, снова сделал вдох и открыл глаза. Соус спагетти, да. Пахнущий как кровь. Но на самом деле всего-навсего соус спагетти.
— Прости, я что-то на минутку расклеился, — сказал он.
— С кем не случается, — участливо произнес Ферд, и его пустые глаза теперь, казалось, выражали сочувствие и понимание. — В конце концов, именно в таких местах Цирцея превращает мужчин в свиней. — Маска вертелась на запястье Нормана, словно осматривая помещение своими пустыми глазницами. — Дас ист то самое место.
— Что ты там болтаешь?
— Ничего. Не обращай внимания.
— Я не знаю, куда идти, — сказал Норман, тоже оглядываясь по сторонам. — Мне надо торопиться, но, Господи, этот домина такой огромный! Тут, должно быть, по меньшей мере комнат двадцать.
Бык указал рогами на дверь напротив кухни.
— Попробуй эту.
— Черт, да там, наверное, просто кладовка.
— Вряд ли, Норми. Я не думаю, что на двери в кладовку стали бы вешать табличку «Служебная», как ты считаешь?
В этом был резон. Норман пересек коридор, засовывая на ходу маску быка в карман. Заметил по дороге дуршлаг для спагетти, оставленный сушиться на решетке возле раковины, и толкнул дверь. Никакого эффекта. Он попробовал ручку. Та легко повернулась. Он открыл дверь, пошарил на стене справа и щелкнул выключателем.
Люстра над головой осветила письменный стол, почему-то напомнивший ему динозавра и заваленный всякой всячиной. На верхушке одной из куч бумаг стояла дощечка с надписями: «Анна Стивенсон» и «Благослови этот беспорядок». На стене в рамке висела фотография двух женщин, которых Норман сразу узнал. Одна из них была вылитая Сьюзен Дэй. Другая — блондинистая сука с фотографии в газете, похожая на Мод из телепостановки. Они обнимались и улыбались, глядя одна другой в глаза, как настоящие лесбиянки.
Одна стена в комнате была сплошь заставлена шкафчиками картотеки. Норман подошел к ним, опустился на колено и начал рыться в ящике, помеченном буквами «Д-Е», но тут же перестал. Она больше не Дэниэльс. Он не мог вспомнить, сказал ли ему это Фердинанд, или он сам каким-то образом это выяснил, или интуитивно почувствовал, но он знал, что это так. Она снова взяла свою девичью фамилию.
— Ты будешь Розой Дэниэльс до самого дня своей смерти, — сказал он и перешел к ящику с буквой «М». Потянул его. Ничего не вышло. Ящик был заперт.
Проблема, но не очень серьезная. Он отыщет на кухне что-нибудь, чем открыть его. Повернулся, собираясь сходить туда, а потом застыл — его взгляд упал на корзину, стоявшую на углу стола. На ручке корзины висела карточка с надписью старым английским шрифтом: — «Тогда ступай, письмецо». Там лежала небольшая пачка чего-то похожего на исходящую почту, и под чековым конвертом, адресованным кабельному ТВ Лэйкленда, он увидел конец надписи: «…ендон,…ректон-стрит».
…ендон?
Мак-Клендон?
Он выдернул письмо, перевернув корзинку и вывалив большую часть почты на пол. Уставился на него жадными, широко раскрытыми глазами.
Точно, Мак-Клендон, Господи — Рози Мак-Клендон! И прямо под фамилией на конверте четко и ясно отпечатанный адрес, ради которого он прошел через ад: Трентон-стрит, 897.
Из-под пачки листовок «Окунись в лето» торчал длинный хромированный нож для разрезания конвертов. Норман схватил его, вскрыл письмо и засунул нож в карман, даже не отдавая себе отчета в том, что делает. Одновременно он снова вытащил маску и натянул себе на руку. Именной листок писчей бумаги. В левом верхнем углу было набрано прописными буквами: АННА СТИВЕНСОН, а под ним строчными: Дочери и Сестры.
Норман окинул быстрым взглядом это свидетельство застенчивого эгоцентризма, а потом начал водить маской по бумаге, давая Фердинанду прочесть письмо. Почерк Анны Стивенсон был крупным и элегантным — некоторые назвали бы его высокомерным. Потные пальцы Нормана дрожали и пытались уцепиться за внутренности головы Фердинанда, заставляя маску корчиться в непрерывной череде конвульсивных подмигиваний и злобных прищуров, пока та двигалась.
«Дорогая Рози!
Я просто хотела черкнуть тебе письмецо в твою новую „берлогу“ (я знаю, какими важными могут оказаться первые несколько писем!), сказать тебе, как я рада тому, что ты пришла к нам в „Дочери и Сестры“, и тому, что мы сумели помочь тебе. Еще я хочу сказать, что очень довольна твоей новой работой, — мне кажется, ты недолго будешь оставаться на Трентон-стрит!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
