— Да. Так получается, марксизм устарел, что ли?
— Глубочайшее заблуждение! Если не возражаете, мы продолжим нашу беседу, не отрываясь, так сказать, от ростков нашей будущей телесной пищи.
Виктор не возражал, и Ильич продолжил лекцию, впрочем, не забывая с те же увлечением воевать с лезшими из земли одуванчиками, пока те не успели выбросить свой десант.
— Понимаете, марксизм, как и всякая наука, держится на непрерывном обобщении научных фактов, и развивается, когда наука обнаруживает новые факты, которые нельзя объяснить с позиций действующих теорий, которые этим теориям противоречат. У вас в тридцатых годах столкнулись со множеством новых фактов, которые надо было осмыслить, но в то время вы бы вряд ли смогли это сделать. Чтобы поднять теорию на новый уровень, надо не просто иметь факты, которые противоречат старой теории. Нужно накопить много фактов, чтобы разделить случайное и закономерное, выделить типичные явления, найти для них те отличительные признаки, которые отражают их суть, надо, наконец, разобраться в их сути. Короче говоря, до конца века вы были просто обречены на эмпирику и попытки притянуть за уши все новые явления и общественные процессы к работам Маркса столетней давности, пока эти попытки не дискредитировали сам марксизм. Гипотеза, которая логически объясняет происходящее у вас, у меня есть, и, если вам интересно, могу вам ее изложить.
— Необычайно интересно! — воскликнул Виктор. В конце концов, читатель с мнением Ленина может соглашаться или не соглашаться, но было бы странно не узнать, что думает о нашем мире человек с энциклопедическим образованием.
— Прежде всего, сказанное вами полностью подтвердило мой вывод, что империализм есть высшая и последняя стадия капитализма — капитализма в Марксовом понимании этого слова. Империализм прикрывает собой фазу перехода капитализма в дремлющее, компромиссное состояние, когда над частнособственническим базисом появляется сильная, во многом самодостаточная политическая надстройка, а представители этой надстройки образуют тот самый третий класс, о котором я вам уже рассказывал. Такая надстройка у вас называется "социальное государство". Оно представляет собой частный, особый случай государства, и его задача не сводится к простому насилию одного класса над другим. Вы читали марксово "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта"?
— Смутно. Давно было, — Виктор помнил, что в институтской программе что‑то попадалось, но сейчас он не помнил даже, что такое "брюмер".
— Короче, там рассматривается случай государства, которое представляет собой исключение из марксовой же концепции государства, как органа насилия правящего класса. Ввиду незрелости классов бонапартистское государство действует самостоятельно, и буржуазия рукоплещет уничтожению своего же органа классового господства, то — есть, буржуазного парламента. Но у Маркса написано о государстве именно раннего капитализма, и его выводы нельзя чисто механистически переносить в сегодняшний день. Понимаете?
Виктор кивнул.
— Не буду утомлять вас анализом этой работы, просто отмечу, что Маркс в ней рассматривает бонапартистское государство, как явление случайное, явление абсолютно негативное, каким оно собственно и было, и делает вывод, что бонапартистское правительство стремится сделать политической опорой своего режима средний класс, в данном случае в основном парцелльное крестьянство, то — есть, середняка, или, применительно к вашей будущей ситуации, это мелкий и средний бизнес. Надеюсь, вам это понятно.
— Мелкие лавочники, как опора фюрера?
— Виктор Сергеевич, ну вы же понимаете, что поспешное упрощение и обобщение не всегда делает знание научным. Ваша история показывает, что в двадцатом веке и позже перед обществом, перед нацией часто возникает задача совершить скачок в своем развитии, чтобы защититься от колонизаторов, а подчас и вообще людоедов с машинами. Целым народам не оставляют места на земле, места в будущем развитии мира — им что же, прикажете всем умирать? Нет, и еще раз нет! И общество, которое вынуждено совершать этот скачок в развитии из простого чувства самосохранения- это общество, сложенное из незрелых классов, потому что другим, зрелым, появиться неоткуда, на это нужны многие годы, которые история этому народу не оставила. Поэтому в новом веке бонапартистское государство не единичный случай, а типичный! Одна из типичных, закономерных форм развития государства. И признавши это, сказав "а", мы должны сказать и "б": есть бонапартизм и бонапартизм. В двадцатом веке возникают разные формы государства, в котором класс управленцев из классовой прислуги становится самостоятельным, и мы уже не можем рассматривать все эти формы, как в равной степени реакционные и неустойчивые. Раз такое государство есть потребность широких общественных масс, значит, такое государство стихийно или осознанно будет развиваться от низших, примитивных, грубых форм к высшим. И это будет продолжаться, пока общество не достигнет такой степени развития, когда люди не будут нуждаться в государстве вообще. Мы должны различать бонапартизм реакционный, который тормозит приближение общества к этому состоянию сознательного самоуправления, и бонапартизм вынужденный, который вольно или невольно помогает этому процессу хотя бы тем, что не позволяет разрушить общество и низвести его до состояния первобытной дикости, когда все вопросы будут решаться прямым насилием, как в шайке разбойников…
Так, подумал Виктор, стало быть, Ильич успел понять, чем пахнет будущий нацизм. И то, что братаний в завтрашней войне не будет.
… — И это все, Виктор Сергеевич, блестяще подтвердила ваша история, — продолжал Ленин. — Товарищ Троцкий, конечно, сильный логик. Он твердо следовал представлениям Маркса и Энгельса 19 века: Россия — это только остановка в пути, главное — мировая революция, и пролетариат развитых стран поможет построить русским братьям счастливое и справедливое общество… Не поможет. Не по — мо — жет! Пролетариат, в том виде, в каком его видели Маркс, и Энгельс, в двадцатых — тридцатых годах разлагается, его захлестывает мещанское, мелкобуржуазное болото, погоня за личной выгодой, а на этом играют финансовые и промышленные магнаты, растлевая рабочих, заражая их жаждой легкой добычи. Они говорят рабочему: наша страна развита лучше, у нас много оружия, пойди и отними силой у соседа все, что ты пожелаешь. Отрезвить этот растленный пролетариат может только его поражение в войне с Россией. С новой Россией, которая за пятнадцать лет ценой неимоверных народных усилий создаст заводы, фабрики, получит корабли, бронетехнику и авиацию — не имея зрелого и сознательного рабочего класса, с массой людей, в процессе перековки. Могло ли это чудо создать полуанархическая стихия вчерашних крестьян? Не могла.
Виктор кивнул. Хотя все советское время его учили прямо противоположному. Пусть говорит, хоть какая‑то информация о мыслях и настроениях.
— Вы хотите сказать, Сталин…
— Да, да, да! Сталин создал вынужденное бонапартистское государство. Хотел Сталин стать советским Бонапартом, или не хотел, но стать им он был вынужден, либо на его место стал бы кто‑то другой, помоложе. Я не могу окончательно судить, насколько сталинское государство было прогрессивным, насколько реакционным, но главную задачу, мировую задачу оно выполнило! Человечество было спасено от нашествия цивилизованных людоедов! Сталин никогда не был сильным философом, но у него хорошая интуиция эмпирика. А потом, после победы, после смерти Сталина, пошло опьянение успехами, головы закружились. Бонапартистское государство объявили причиной всех бед, провозгласили коммунизм с сегодня на завтра, не заметив, что процесс разложения, омещанивания рабочего, вашего советского человека, все равно идет, семья и школа этого процесса не остановят, и надо искать причины и средства лечения. При Брежневе сделали полшага назад, признали, что бонапартистское государство в какой‑то мере будет, никуда не деться, но и омещанивания не остановили, вернее сказать, боялись признать этот общественный недуг. В итоге — переворот, контрреволюция, и снова бессмысленная попытка строить теперь уже капиталистическое государство без зрелой буржуазии, на одних идеалах Великой Французской революции, безжалостно разбивающиеся о цинизм переродившегося, глобального колониализма мировых держав.
Ильич поднял ведро с сорняками и высыпал его в яму — на перегной.
— Чтобы осмыслить сущность подобного государства на протяжении двадцатого века, — продолжал вернувшийся Ильич, — мы с вами должны рассмотреть основные объективно — исторические явления, которые его породили. И, если вы готовы прослушать кратенькую лекцию человека из прошлого о том, что у вас там творится в будущем, мы начнем…
