Персли, – здесь написано, что в возрасте от двенадцати до семнадцати лет ты воспитывался в Федеральном гейнсвиллском детском приюте.
– Да, – кивнул Лейни, не отрывая глаз от яичницы.
– И в этот период времени ты неоднократно принимал участие в испытании медицинских препаратов? Ты был подопытным?
– Да, – ответил Лейни. Яичница стала какой-то ненастоящей, вроде картинки в журнале.
– Ты делал это абсолютно добровольно?
– Там давали вознаграждение.
– Одним словом – добровольно. Ты принимал когда-нибудь этот самый «пять эс-би»?
– Мы не знали, что там они нам вводят, – сказал Лейни. – Иногда это были просто пустышки.
– «Пять эс-би» никак не спутаешь с никакой пустышкой, да ты, сынок, и сам это, наверно, знаешь.
Что вполне соответствовало истине. Но Лейни молчал.
– Ну, так как же? – Персли снял черные очки. Глаза у него были голубые и холодные, оправленные в паутину тончайших морщин.
– Может, и принимал, – сказал Лейни.
– Вот то-то и оно. – Персли хлопнул себя пачкой бумаг по бедру. – Почти наверняка так оно и было. А знаешь ли ты, как это вещество воздействовало с течением времени на бо`льшую часть подопытных?
Дэниелз выпростал голову из очков и начал мять пальцами переносицу. Глаза его были закрыты.
– Субъекты мужского пола превращаются в маниакальных убийц, они выбирают себе какую-нибудь конкретную жертву, а затем начинают ее выслеживать. – Персли водрузил очки на прежнее место и запихнул синие бумажки в портфель. – Симптомы проявляются далеко не сразу, бывает, что и через много лет. А жертвами становятся, как правило, политики, телевизионные знаменитости и прочее в этом роде. Потому-то эта отрава и стала теперь одним из самых запрещенных веществ в любой, какую ни возьми, стране. Наркотик, вызывающий неудержимое желание выслеживать и убивать политиков, уж его-то политики запретили в первую очередь.
– Ко мне все это не относится, – сказал Лейни. – Я не такой, как эти ваши маньяки.
– Да какая разница? – вмешался Дэниелз. – Стоит «Слитскану» указать на малейшую тень такой возможности, и весь наш материал пойдет псу под хвост.
– Понимаешь, сынок, – вздохнул Персли, – они непременно заявят, что ты избрал этот род занятий вполне целенаправленно, руководствуясь неуемной страстью шпионить за знаменитыми людьми. Ведь ты же не рассказывал им про эти эксперименты, верно?
– Нет, – сказал Лейни, – не рассказал.
– Вот то-то и оно. Они скажут, что наняли тебя как прекрасного, высококвалифицированного работника, но твоя квалификации оказалась малость чересчур высокой.
– Она не была звездой, – сказал Лейни. – Так что я не понимаю…
– Зато он – звезда, – оборвал его Райс Дэниелз. – И они скажут, что вы охотились за ним. И что вообще это была ваша идея. Они будут рвать на себе волосы, что не смогли вовремя вас раскусить. Будут говорить о новых процедурах проверки количественных аналитиков, процедурах, исключающих повторение этой трагической ошибки. И никто, Лейни, абсолютно никто не будет смотреть нашу программу.
– Вот такая, в общем, картина. – Персли щелкнул замком портфеля и встал. – А что, сынок, это правда настоящий бекон, со свиньи?
– Да вроде да, – пожал плечами Лейни. – И они так говорят.
– Чтоб я так жил! – восхитился Персли. – Вот что значит хороший голливудский отель. Ну, счастливо оставаться, сынок. – Он протянул Лейни руку. – Было очень приятно познакомиться.
Дэниелз не стал утруждать себя никакими прощаниями. А два дня спустя, когда Лейни получил распечатку гостиничного счета, он обнаружил, что отнесение всех расходов на его собственное имя началось с большого кофейника кофе, яичницы с беконом и пятнадцатипроцентных чаевых.
– А они это знают? – спросила Арли Маккрей. – Блэкуэлл знает?
– Нет, – качнул головой Лейни. – Эту часть – нет.
На прикроватной тумбочке белела бумажка – сложенный пополам факс Райделла. Эту часть они тоже не знали.
– А что было потом? Что вы сделали?
– Тут еще выяснилось, что я плачу и за часть адвокатов, которых они мне понанимали. Я не знал, что мне делать, просто сидел и сидел у этого пруда. В приятной такой расслабленности. Не строил никаких планов, не думал ни о чем конкретном. Вам знакомо такое состояние?
– Возможно.
– А потом я услышал про эту работу, от одного из гостиничных охранников.
Арли медленно покачала головой.
– Что? – спросил Лейни.
– Да так. В этой вашей истории примерно столько же смысла, как и во всем остальном. Может статься, что вы вполне прилично встроитесь.
– Встроюсь? Во что?
Арли взглянула на свои часы. Стальной корпус, черный циферблат, черный нейлоновый ремешок.
– Ужин в восемь, но Рез непременно задержится, у него это в обычаях. Давайте прогуляемся и пропустим по коктейлю. Я попробую рассказать вам все, что я об этом знаю.
– Ну, если вам так хочется…
– Они мне за это платят. – Она распутала ноги и встала. – И это, пожалуй, будет куда труднее, чем волохать тяжелые электронные блоки взад-назад по эскалаторам.
20
«Обезьяний бой»
Серый трепет за окнами бесшумно летящего поезда, не заурядное мелькание бетонных стен, а словно вибрирует там некая мелкодисперсная материя, вибрирует на разрыв, на подкритической частоте, за миг до пришествия нового порядка вещей.
Кья и Масахико сидели между стайкой школьниц в клетчатых юбочках и неопределенного возраста бизнесменом, который с головой ушел в толстый японский комикс. Груди женщины, украшавшей бумажную обложку, были замотаны бечевкой в два тугих конических клубка, соски выпирали наружу, как глаза затравленной жертвы из старого мультика. Издательский художник уделил куда больше внимания точному изображению бечевки, как она там намотана и завязана, чем самим грудям. По лицу женщины струился пот, она в ужасе отшатывалась от чего-то (кого-то?), оставшегося за краем картинки.
Масахико расстегнул две верхние пуговицы черного френча и достал из внутреннего кармана тонкую черную пластинку размером примерно шесть на шесть дюймов. Узкие, бледные пальцы мальчика погладили пластинку слева направо, и на ней вспыхнул узор из тонких, словно унизанных разноцветными бусинками линий. Вот так же точно выглядела лицевая, управляющая грань его компьютера, только там, в затененном подвале, линии казались куда ярче, чем здесь, при ярком свете.
Масахико вгляделся в дисплей, погладил его еще раз, пробежался глазами по изменившемуся узору и помрачнел.
– Кто-то проявляет интерес к моему адресу. И к сестричкиному тоже.
– К ресторанному?
– К нашим юзерским адресам.
– А какой конкретно интерес?
– Не знаю. И мы ведь с ней никак не связаны.
– Разве что через меня.
– Расскажи мне про «Сэндбендерс». – Масахико спрятал дисплей в карман и застегнул френч.
– Все это началось с одной женщины, конструктора интерфейсов, – начала Кья, с радостью переходя на безопасную тему. – Ее муж был ювелиром, он умер потом от разжижения нервов, тогда еще не умели с
