В целом Шекспир с большой точностью придерживается Холиншеда. В некоторых пунктах он отступает от него. По хронике Банко был соучастником в умерщвлении Дункана; Шекспир изменяет это, чтобы дать новому королю незапятнанного родоначальника. Затем, вместо изображения убийства, как оно описано в хронике, Шекспир переносит на Дункана все подробности, рассказываемые Холиншедом относительно убийства короля Дуффа, деда леди Макбет, - убийства, совершенного начальником крепости Форрес, "которого подстрекала к злодеянию своими речами жена". Едва ли нужно упоминать о том, что самые превосходные места в драме, как, например, появление тени Банко или сцена лунатизма леди Макбет, обязаны своим возникновением одному Шекспиру.
В свое время (в 1778 г.), когда была найдена рукопись "Ведьмы", произведения современного Шекспиру поэта Мидлтона, некоторую сенсацию произвело то обстоятельство, что в ней были приведены две песни, из которых в "Макбете" приводятся лишь первые строки, песни "Come away, come away" (III, 5) и "Black spirits..." (IV, 1). Поднялись весьма праздные дебаты о том, насколько Шекспир воспользовался здесь Мидлтоном, или Мидлтон Шекспиром. Последнее, конечно, наиболее правдоподобно, если только какое-нибудь заимствование имело здесь место. Впрочем, все говорит за то, что кое-где в сценах ведьм в шекспировском тексте, как он напечатан в издании in-folio, вставлены отдельные строки какого-нибудь менее выдающегося поэта.
Кроме того, здесь, как и в "Гамлете", есть возможность предположить, что современные события придали большую свежесть и больший интерес в глазах Шекспира литературным впечатлениям, сообщенным хроникой. Тот же самый эпизод из жизни короля Иакова, которого мы коснулись, говоря о "Гамлете", представлял известные параллели и с этим сюжетом. Как Макбет едет вперед в свой замок, когда должен принять у себя Дункана как гостя, так и Александр Рутвен, как скоро король обещал ему посетить его, поспешил в Перт, чтобы там быть ранее Иакова. Он был задумчив и рассеян на банкете, устроенном в честь короля, как, вероятно, был и Макбет на торжественном пиршестве, приготовленном им для Дункана. И Александр Рутвен отвел Иакова в ту комнату, где сделал попытку убить его, подобно тому, как Макбет отводит своего короля в спальню, которую Дункану не суждено покинуть живым.
Шекспир изложил этот сюжет походящим к нему стилем, порывистым до стремительности, кратким до сжатости, где картины следуют непосредственно одна за другой, но где общие философские мысли встречаются лишь в весьма скудном количестве, - стилем, служащим выражением для ужаса и вполне подходящим для возбуждения ужаса, - стилем, основной тон которого почти не изменяется, только смягчается в трогательном и потрясающем разговоре леди Макдуфф с ее маленьким сыном, и лишь на время прерывается там, где в пьесу вплетен бесподобный шуточный монолог привратника.
Вся драма с начала до конца занимается двумя главными лицами, Макбетом и его женой; в их внутреннем мире происходит существенное действие. Прочие лица лишь слегка очерчены.
Песня ведьм, открывающая трагедию, заканчивается чудесным стихом, в котором прекрасное и безобразное ставятся одно на место другого:
Fair is foul, and foul is fair.
{Прекрасное - безобразно, а безобразное - прекрасно.}
И глубокого смысла исполнена та черта, что Макбет, не слыхавший этого припева, напоминает его в самой первой своей реплике:
Столь безобразного и столь прекрасного я никогда не видел в один и тот же день.
Эти слова как будто раздаются у него в ушах; это знаменует, что между ним и ведьмами существует таинственная связь. Да и вообще такого рода тонких совпадений и контрастов найдется немало среди реплик этой трагедии.
После того, как леди Макбет, которую поэт выводит перед зрителями совершенно законченную в ее злобе (I, 5), произнесла сама себе:
...И ворон
Охрип, закаркав на приезд Дункана.
Сюда ж, сюда, о демоны убийства!
следующая сцена открывается счастливым настроением и прелестными картинами, заключающимися в производимом ниже обмене репликами:
Дункан. Прекрасный вид! Как чист и легок воздух!
Как нежно он ласкает наши чувства!
Банко. А вот и ласточка, весенний гость:
Ее присутствие нам говорит,
Что мирно здесь дыханье неба веет,
Взгляните: нет ни уголка, ни фриза,
Где б не висел птенцов воздушный домик.
А где они, заметил я, гнездятся
С такой охотою, там воздух чист
Тотчас после того поэт снова углубляется в изучение этой худой, хрупкой и жестокой женщины, снедаемой властолюбием и жаждой блеска, этой женщины, которая, отнюдь не будучи той невозмутимой отравительницей, какою она тщится сделаться, в силу своей несравненно более твердой воли подстрекает своего мужа совершить преступление, обещанное им, по ее словам:
...Кормила я и знаю,
Как дорого для матери дитя:
Но я без жалости отторгла б грудь
От нежных, улыбающихся губок.
И череп бы малютке раздробила,
Когда б клялась, как клялся ты.
Так велико ее зверство. И все же леди Макбет менее сильна, чем хочет казаться. Ибо, приготовив кинжалы для мужа, она тотчас же после того говорит:
...Не будь он
Во сне так резко на отца похож,
Я поразила бы его сама.
За мастерской и захватывающей сценой между супругами после убийства идет, как ужасающе юмористический контраст, веселая фантазия на тему ада, привратника, воображающего, что он стоит на часах у врат преисподней (и, между прочим, отказывающего в пропуске иезуитам с их казуистикой и reservatio mentalis), и следующий затем обмен реплик с Макдуффом о влиянии водки на эротические влечения и способности. Как известно, в свое время Шиллер из классических предрассудков вычеркнул в своем переводе этот монолог и заменил его благочестивым утренним гимном; более удивительно то, что один из английских поэтов, Кольридж, нашел, что он нарушает ход действия, и счел его поддельным. Не принадлежа, собственно, к лучшим образчикам низкого комизма у Шекспира, он представляет в действительности как усиливающий воздействие контраст к предыдущему и последующему неоценимую и необходимую приправу к трагедии. В этом месте действие неизбежно должно было прерваться на четверть часа, чтобы дать Макбету и его жене время переодеться в ночное платье, и какой же перерыв мог быть эффектнее этого стука в ворота замка, заставляющего их обоих содрогнуться от страха и дающего повод к сцене привратника.
К жемчужинам пьесы принадлежит затем сцена между леди Макдуфф и ее маленьким, умненьким сыном непосредственно перед тем, как являются убийцы и умерщвляют их. Все реплики умного ребенка полны интереса, а горько-пессимистическая реплика матери замечательно характерна не только для нее самой, но и для настроения, в котором находится в этот момент поэт:
...Что сделала я злого?
Однако, да! Я здесь, на этом свете,
Где часто злой бывает прославляем,
А тот, кто добр, слывет за дурака,
Безумца вредного. Так что же пользы в том,
Что женщины щитом я укрываюсь
И говорю: я зла не сотворила?
Такое же отчаяние слышно и в восклицании Макдуффа, когда он получает известие об убийствах, совершенных в его доме "Небо видело это - и не вступилось за них!" Начало этой большой сцены (IV, 3), - длинный разговор между Малькольмом и Макдуффом, дословно выписанный Шекспиром из Холиншеда, слабо и бесцветно. Оно едва ли представляет какое-нибудь интересное место, кроме разве насильно притянутого рассказа о даре короля Эдуарда Исповедника исцелять золотуху, - рассказа, вставленного для того, чтобы иметь случай сказать королю Иакову любезность, которую ему приятно было бы слышать. Там значится
В народе говорят,
Что царственным потомкам передаст он
Свой дивный дар
Но конец сцены, где Росс приносит Макдуффу весть о нападении на его замок и произведенной в нем резне, достоин восторженного удивления.
Макдуфф. Так и детей?
Росс. Жену, детей, вассалов,
Все, что могли найти.
Макдуфф. А я был здесь!
Так и жену?
Росс. Да, и жену!
Малькольм. Мужайся!
Пойдем, и эту рану сердца
Пусть беспощадная излечит месть.
Макдуфф. Макбет бездетен! Всех моих малюток?
Всех, говоришь ты?.. Адский коршун!.. Всех?
Птенцов и мать одним налетом? Дьявол!
Малькольм. Снеси несчастие, как муж.
Макдуфф. Снесу.
Но я и чувствую его как муж
Я не могу не вспоминать о том,
Что было для меня дороже жизни.
И небо не вступилось?!
В этих словах звучит как бы голос возмущения, тот самый голос, который позднее раздается в "Лире", в исполненной отчаяния философии короля "Что мухи для шалунов-мальчиков, то и мы для богов. Они убивают нас для своей забавы". Но тотчас после того Макдуфф возвращается к традиционному воззрению
Грешный Макдуфф! Они погибли за тебя!
Презренный! Не за свои грехи они убиты,
А за твои!
В этих негодующих репликах есть в особенности один возглас, над которым приходится призадуматься. Это слова Макдуффа о тиране, что он бездетен. В конце третьей части "Генриха VI" есть сходное с этим восклицание, имеющее совершенно иной смысл. Там король Эдуард, Глостер и Кларенс закалывают каждый своим мечом на глазах у Маргариты Анжуйской ее сына. Тогда она восклицает:
