на стекле появляется дождевая пыль. Ствол клена начинает ходить из стороны в сторону: где-то наверху поднялся ветер. Редкий газон в полутемном дворе постепенно темнеет от воды.
— Тебе надо вычислить чужого в их группе. Без этого ничего не получится.
— Отличный совет. Беда, однако, в том, что никто из них со мной не будет откровенничать. А без этого…
В завершение фразы я только развожу руками. Рассказывать Биллу о первых шагах именно в этом направлении не хочу: лишняя информация ему совершенно ни к чему. Пусть лучше порассуждает о том, что он сделал бы на моем месте. Спаси его Господь от такого.
Билл плюхается навзничь на кровать, закуривает сигарету и делает сильный выдох. Узкая струя дыма вертикально уходит вверх, но не достигнув высокого потолка, беспомощно рассеивается в воздухе. Недовольно цокнув языком, Билл скашивает на меня глаза:
— Вообще говоря, есть аксиома: «кротов» вычислить крайне сложно, почти нельзя, и обычно их сдают агенты, работающие на другую сторону. Агенты вашей разведки в ЦРУ сдавали тех офицеров российской разведки, кто продался ЦРУ, и наоборот.
— Это я без тебя знаю. Но ничего другого не остается — либо сделать невозможное и в ближайшее время найти этого «крота», либо меня отсюда в железах отправят в Москву.
— Для начала вспомни все, что ты знаешь о своих коллегах. Банально, но всегда, повторяю, всегда объяснение измены находится где-то в прошлом человека.
— Это действительно банально. Тем более что мы даже не знаем, идет ли речь о сотрудничестве с чужим и спецслужбами или там что-то другое.
Билл отрицательно мотает головой на подушке, глядя в потолок:
— Это не так важно. Более того: не принципиально даже, инициативник он или его на чем-то поймали и заставили работать на себя. Я говорю о психологической готовности к работе на другую сторону. У некоторых она лежит в подсознании так глубоко, что не докопаешься. Пока жизнь не шарахнет. У других поближе к поверхности, так что некоторые отклонения видны. Среди них есть ярко выраженные карьеристы?
— Нет.
— Люди, обиженные руководством, непризнанные гении?
— Нет.
— Помешанные на сексе, деньгах? Вспоминай, вспоминай!
— Билл, говорят тебе, я не настолько хорошо их знаю. Потом, далеко не всякий знакомит окружающих со своим внутренним миром. Тем более в нашем заведении. У нас любителей поболтать о себе в шею гонят.
Подумав, Билл с ноткой безнадежности спрашивает:
— А просто неприятные персонажи? Часто такие вещи чувствуются на подсознательном уровне. Ведь люди, которые осознают, что их не любят и не принимают, в отместку способны на многое. Изгои очень опасны в этом смысле. Так есть среди них антипатичные личности?
— Да я бы их всех сто лет не видел.
— Понятно.
Билл с кряхтением приподнимается, делает глоток из банки с пивом и снова опускается на подушку. На мои слова он особого внимания не обращает. Ему в голову приходит еще что-то, потому что он тычет в мою сторону своим смуглым пальцем.
— Вот я еще что подумал. Надо вспомнить: кто из них в жизни пробивался с трудом, приехал из провинции, рос в трудной семье. Люди такого типа подсознательно или даже сознательно полагают, что у других была изначальная фора. Поэтому те, у кого такой форы нет, считают, что они имеют право играть по собственным правилам, в нарушение общих норм.
— Ты сам-то понимаешь, что сказал? Хотя меня с похмелья тоже на философию часто тянет.
— Что ты скалишься? Я серьезно говорю. Когда человек оказывается перед выбором, очень часто, если не всегда, в основе его окончательного решения лежит самый что ни на есть нерациональный мотив — желание сохранить чувство собственного достоинства. Ведь очень многие, когда им приставляют пистолет к голове, не могут представить себе, как будут жить, разрушив ими же созданный образ о самом себе. Я понятно говорю? И в итоге получают пулю. Но тут многое определяется тем, через что прошел человек до того. Кто-то может позволить себе играть в тонкие чувства, переживать, что его подозревают, рисковать из-за доброго имени. Но это, друг мой, от хорошей жизни, оттого, что его по морде мало били. А тот человек, которого мы ищем, скорее всего зубами прогрызал себе дорогу, он не о добром имени привык думать, а о том, как выжить. Достань мне еще пива из холодильника. Достань, тебе что, жалко? Я старше тебя на десять лет.
Билл доболтался. Сейчас он попадется на своей собственной логике.
— Сейчас достану я тебе пива. Только ты ведь тоже за правду в полиции боролся потому, что твой папаша тебе гостиницу оставил в наследство.
На это мстительное замечание Билл удовлетворенно кивает головой, не отрывая головы от подушки:
— Вот, ты начинаешь постепенно понимать, что тебе говорят. Кстати, мне то же самое заявил один тип из наших. Он получал огромные взятки зато, что покрывал контрабанду. А жил тихо, как мышь. Все деньги держал за границей, хотел уехать. Попался на мелочи, но не это важно. На допросе он мне сказал: «Ты, сволочь, можешь себе позволить играть в честного. Знаешь, почему? Все потому, что ты не боишься с голоду сдохнуть». В общем-то, он был прав. Так что вспоминай, друг мой, вспоминай. А, кстати, что ты сам намерен делать дальше?
— Еще не знаю.
* * *
— Ты каждый раз собираешься ужинать в номере? От твоих объедков не то что тараканы, скоро мыши заведутся. И я не переношу, когда в номере воняет копченой колбасой.
Воропаев брезгливо смахнул со стола крошки и повернулся к вытиравшему усы Панченко. Скомкав салфетку с лежавшими на ней огрызками сыра и колбасы и одним глотком допив кока-колу из маленькой бутылочки, тот молча поднялся и пошел в ванную комнату. Вслед ему донеслось:
— Слышишь, ты, щирый украинец? У тебя что, денег на ресторан не хватает?
Появившись в дверях ванной, Панченко провел языком за щекой, вычищая полость рта от остатков еды, от чего Воропаева передернуло, и спокойно ответил:
— Хватает. Это старая привычка экономить. Еще со студенчества. Это ты, москаль, из докторской семьи. А я…
— Денег не «хватает — иди на вольные хлеба.
Все так же невозмутимо Воропаев перебил его:
— Я за идею работаю. Начальство, сам знаешь, двигать меня не собирается. Не ценит, так что только и остается трудиться во имя идеалов. У тебя, конечно, другие перспективы. Правда, и интеллект у тебя совсем другой. Пока тебя тоже обходят, но твое время еще придет. Голова у тебя, скажу, просто…
Воропаев сдержанно показал на стоящий в углу чемодан:
— Что-нибудь скажешь про мою
