открытку. Спасибо за пожелания. На письмо отвечать намереваюсь позже, прочитав повесть, а с получением открытки решила написать сейчас.
В общем, не ожидала, что ты не исполнил мою единственную просьбу – написать содержание “Безотцовщины”, хотя бы в двух словах. Пусть я неуч, но всё равно поняла бы.
Откровенно сказать, не зная содержания, название повести восприняла болезненно.
Для меня это название показалось грубым.
Ты, конечно, меня извини. Я очень много пережила, и когда у меня родился Сашенька, свидетельство о рождении выдали с прочерком по строке отец».
А что же Нина? В своих письмах она ещё не единожды напишет горькое и обидное в адрес Абрамова. И в одном из таких посланий ударит «кнутом слова» уж совсем больно: «Это не фантазия, это сын, которого ты лишил отцовского внимания, любви, ласки». И словно другой рукой, будто бы протягивая сдобный пряник, в этом же письме от 24 февраля 1960 года в самом его конце милостиво черканёт:
«…исполняю твою просьбу – высылаю последнюю фотографию Саши. Будь здоров!
Нина».
И всё же опять многое непонятно! Если действительно Фёдор Абрамов – отец Саши, тогда зачем Нина с помощью непонятных хитросплетений упорно отказывает во встрече, зачем ранит недомолвками, едкостями и колкостями в строках? Не проще ли было соединить судьбы отца и сына в общий жизненный поток, ответив на все вопросы и простив обиды прошлого, если таковые были? Конечно, проще, и это было бы вполне естественно.
Да и оправдывает ли Нину такое отношение к Абрамову относительно встречи с Сашей, если она его так сильно любила? В более позднем письме от 12 июня 1962 года Нина напишет:
«И если бы Саша знал, как я тебя люблю и переношу через всю эту жалкую жизнь любовь к тебе, он всё бы простил нам и также любил и тебя».
Любить и отказывать во встрече с сыном, который уже на грани своего совершеннолетия?! Не абсурд ли это?
В письме от 21 января 1960 года она вновь ответит Абрамову отказом во встрече с Сашей:
«Фёдор, зачем так пишешь, ты знаешь, твой вопрос остался без ответа, я считала ненужным о себе распространяться и не понимаю, что могло тебя так огорчить. Если так сложилась жизнь нашего сына, то этого хотел только ты. Ты считал, что сын не должен носить твою фамилию, а сейчас, которую носит, суждено будет – встретитесь и он сам тебе скажет. Я не хочу лишних волнений. Вообще русская (тут Нина, наверное, имеет в виду фамилию Саши. – О. Т.).
Если разрешила тебе встречу с тобою, у меня 16 лет этой буре, но мысли не было вставать на пути твоего счастья или причинять неприятности.
Что касается того, кем ты приводишься Саше (видимо, Абрамов в своих письмах постоянно задавал Нине один и тот же очень непростой для себя вопрос, а раз задавал, значит, всё же были сомнения. – О. Т.), это было тебе известно 15 лет тому назад.
Судя по твоему письму, ты взываешь меня прекратить переписку с тобой, но мне хотелось бы уточнить: искренне ли ты хочешь встречи с сыном и что ответишь сыну, если спросит о родном отце?»
И далее в письме, словно и не было накала в его первых строках:
«Я не знаю, правильно ли поняла твой вопрос, как и прежде: работа, воспитание детей, много у меня общественных нагрузок (профсоюзные, в родительском комитете школы, заседатель постоянной сессии Верховного суда Коми АССР), так что для моего ума забот достаточно.
С 29/XII по 10/I.60 г. Саша ездил в Кострому на розыгрыш первенства РСФСР среди юношей по хоккею с шайбой. Играли с командами Костромы, Петрозаводска, Архангельска. Юношеская команда Воркуты (от Коми АССР) заняла 31-е место.
Я насилу дождалась его приезда.
Пока всё, будь здоров.
Нина.
P. S. Напиши, пожалуйста, что ещё написал или пишешь? В Воркуте я приобрела твой роман, а в журнале “Знамя” № 12 за 1959 год читала отзыв Эльяшевича».
Нина стояла на своём, не желая понять Абрамова. Он же настойчиво, не прекращая, в каждом письме просил встречи с Сашей. И при всём этом – в письмах Нины никакой надежды на изменение ситуации.
И тогда зачем в каждом письме рассказы о жизни Саши? Как, например, в этом:
«Здравствуй, Фёдор!
Письмо от тебя получила месяц тому назад, а ответ написать не могла. Всё ещё не пришла в себя от болезни сестры. С 26/I.60 г. по 30/IV Надя была в больнице, за это время были в Москве на консультации. В конечном итоге прооперировали 12/IV в Воркуте, диагноз ни Москвы, ни Воркуты не подтвердился.
Исход болезни – благополучный (врачи говорят: “небывалый случай в медицине”). Сейчас она дома, выздоравливает.
Жизнь – сплошные переживания, и неудивительно, что нервная.
Тебя, Фёдор, ни в чём не упрекаю, я просто высказала душевную боль.
Ведь от того, что получилось между нами, страдает в какой-то мере и сын, хотя всегда стараюсь быть для него и мама, и папа. Материально он обеспечен, и мне неудобно, что Саша отстал в учёбе.
Сейчас у него изменяется отношение к учёбе, успокаивает меня, что при любых обстоятельствах будет заканчивать 10 кл.
Читает очень много, 2 раза в неделю посещает плавательный бассейн, интересуется рисованием.
Рисует портрет Ильича, изображая на рисунке многолюдность, хотя плохо удаётся запечатлеть гримасу. Рисунки показывает учителю рисования. Летом нужно будет приобрести вспомогательную литературу ему.
Приятно, когда дети на глазах взрослеют, появляются у них свои интересы.
В прошлом никак не думала, чтоб у меня так нелегко сложилась жизнь. <…>
Мне ничего не оставалось, вопрос наших взаимоотношений был решён тобою. В конце 46-го года вышла замуж, и если бы у нас была переписка, разумеется, Саша знал о тебе, и муж не имел права в этом запретить.
Я после таких писем писать тебе не могла, а о том, что думала о тебе, так ты об этом знал, что да. То время неповторимо, а тем более был ребёнок.
И действительно, странно у нас получается, Саше уже скоро шестнадцать лет, а…
Согласна с тобой – давай не будем, только прошу не обижайся – твой вопрос останется без ответа.
Это не государственная тайна, а во избежание подобного, как получилось в Ленинграде.
С Марией Александровной переписываемся. Погода у нас –13, холодно.
Пока всё, будь здоров.
С приветом Нина.
14/V–60 г.».
Дар творчества – от Создателя, а воплощение его в жизнь продиктовано самой жизнью.
Возможно, что крепко саднившее чувство собственной вины, душевные муки и невозможность обрести счастье отцовства явились мощным стимулом к творчеству, которое захватит Фёдора Абрамова в ближайшее десятилетие.
И может быть, оттого и пропитаны
