— Это ваши общие инструкции, — сказал король, — но были, видимо, и особые?
— Да, государь. Герцога Максимилиана Баварского, которого его высокопреосвященство сумел резко настроить против императора, следовало побудить создать католическую лигу: она противостояла бы намерениям Фердинанда в отношении Германии и Италии, в то время как Густав Адольф атаковал бы императора во главе протестантов.
— А каковы были инструкции в отношении короля Густава Адольфа?
— Мне было поручено пообещать королю Густаву, если он согласится стать главой протестантской лиги, как герцог Баварский стал бы главой лиги католической, ежегодную субсидию в пятьсот тысяч ливров и заверить, что ваше величество одновременно с его выступлением атакует Лотарингию — соседнюю с Германией провинцию и очаг заговоров, направленных против Франции.
— Да, — сказал король, улыбаясь, — я понимаю: «Крит» и царь «Минос»; но что выигрывал кардинал или, вернее, что выигрывал я, нападая на Лотарингию?
— То, что государи Австрийского дома, вынужденные направить значительную часть своих войск в Эльзас и на Верхний Рейн, были бы отвлечены от Италии и дали бы вам спокойно закончить поход на Мантую.
Людовик сжал лоб руками. Эти неохватные комбинации его министра ускользали от него именно в силу своего размаха и, теснясь у него в мозгу, казалось, вот-вот готовы были взорвать его.
— И что же, — спросил он через мгновение, — король Густав Адольф согласен?
— Да, государь, но на определенных условиях.
— Каких?
— Они содержатся в этом письме, государь, сказал де Шарнасе, вынув из кармана конверт со шведским гербом. — Ваше величество желает непременно прочесть его или — что, возможно, было бы удобнее, — позволит мне изложить его содержание?
— Я хочу все прочесть, сударь, — отвечал король, беря письмо у него из рук.
— Не забудьте, государь, что король Густав Адольф — весельчак, склонный к злословию по любому поводу; он мало заботится о дипломатических формах и говорит все что думает, не столь по-королевски, сколь по-солдатски.
— Если я это забыл, то теперь вспомню, а если я это не знал, то теперь буду знать.
И, распечатав письмо, Людовик стал читать, но про себя.
«Из Штума, после победы, отдавшей в руки Швеции
все крепости Ливонии и польской Пруссии.
19 декабря 1628 года.Дорогой кардинал,
Вы знаете, что я чуточку язычник, поэтому не удивляйтесь той фамильярности, с какой я пишу князю Церкви.
Вы великий человек, более того — гениальный человек, более того — честный человек, с Вами можно и говорить, и делать дела. Так давайте, если Вам угодно, делать дела Франции и дела Швеции, но вместе. Я охотно договорюсь с Вами, но не с другими.
Уверены ли Вы в своем короле? Не думаете ли Вы, что он по своей привычке повернет в другую сторону при первом дуновении, исходящем от его матери, его жены, его брата, его фаворита — де Люиня или Шале — или его духовника? А Вы, у кого в мизинце больше таланта, чем в головах всех этих людей — короля, королев, принцев, фаворита, священника, — не опрокинет ли Вас в одно прекрасное утро какая-нибудь злая гаремная интрига, словно какого-нибудь визиря или пашу?
Если Вы в этом уверены, окажите честь написать мне: „Друг Густав, я уверен, что три года буду господствовать над этими пустыми и бестолковыми головами, доставляющими мне столько работы и огорчений. Я уверен, что смогу лично сдержать в отношении Вас обязательства, взятые от имени моего короля, и начинаю кампанию немедленно“. Но не говорите мне: „Король сделает“. Ради Вас, под Ваше слово я разграблю Прагу, сожгу Вену, сровняю с землей Пешт; но ради французского короля, под слово французского короля я не ударю ни в один барабан, не заряжу ни одно ружье, не оседлаю на одной лошади.
Если это Вас устраивает, мой высокопреосвященнейший, то пришлите мне г-на де Шарнасе: он мне очень подходит, хоть и немного меланхоличен; но, черт возьми, если он проделает кампанию со мной, я развеселю его с помощью венгерского вина.
Поскольку я пишу умному человеку, передаю Вас не под защиту Господа, а под защиту Вашего собственного гения, с радостью и гордостью называя себя
любящим Вас
Густавом Адольфом».Король читал это письмо с возраставшим раздражением и, закончив, смял его в руке.
Затем он обернулся к барону де Шарнасе.
— Вы знали содержание этого письма? — спросил он.
— Я знал его дух, но не текст, государь.
— Варвар! Северный медведь! — пробормотал Людовик.
— Государь, — позволил себе заметить де Шарнасе, — этот варвар только что победил русских и поляков. Он учился военному делу у француза по имени Ла Гарди. Это создатель современной войны, наконец, единственный человек, способный остановить честолюбие императора Фердинанда и разбить Тилли с Валленштейном.
— Да, я слышал эти утверждения, — отвечал король. — Я хорошо знаю, что таково мнение кардинала, великого кардинала, первого полководца после короля Густава Адольфа! — добавил он с нервным смехом, которому тщетно пытался придать язвительность. — Но я другого мнения.
— Искренне сожалею об этом, государь, — с поклоном сказал де Шарнасе.
— Вы, кажется, — сказал Людовик XIII, — хотите вернуться к шведскому королю, барон?
— Это было бы большой честью для меня и, думаю, большим счастьем для Франции.
— К несчастью, это невозможно, — ответил король, — поскольку его шведское величество хочет вести переговоры только с господином кардиналом, а кардинал уже не у дел.
Потом, повернувшись к двери, в которую кто-то скребся, спросил:
— Ну, что там такое?
И, узнав по манере скрестись, что это господин Первый, сказал:
— Это вы, Беренген? Входите.
Беренген вошел.
— Государь, — сказал он, протягивая королю большой запечатанный конверт, — вот ответ господина де Бюльона.
Король распечатал и прочел:
«Государь, я в отчаянии, но, чтобы оказать услугу г-ну де Ришелье, я опустошал мою кассу до последнего экю и при всем желании сделать приятное Вашему Величеству не могу сказать, когда буду в состоянии дать ему просимые пятьдесят тысяч ливров.
С искренним сожалением и глубочайшим почтением, государь, имею честь назвать себя нижайшим, вернейшим и покорнейшим подданным Вашего Величества.
Де Бюльон».Людовик прикусил усы. Письмо Густава Адольфа показало ему, как далеко простирается его политический кредит, письмо де Бюльона показало, как далеко простирается его кредит финансовый.
