Названный им человек и определение, которое дал ему негр, сразу возбудили мое любопытство, особенно его имя.
«Если это тот самый, — подумал я, — Сципион дал ему меткое прозвище. Но он ли это?»
— Ты говоришь про адвоката Доминика Гайара? — спросил я, помолчав.
Сципион вытаращил свои круглые глаза, сверкая белками, удивленный и испуганный, и сказал, запинаясь:
— Да, так зовут этого господина. Молодой масса знает его?
— Очень немного, — ответил я, и мой ответ, видимо, его успокоил.
По правде говоря, я никогда не видел Гайара, но, живя в Новом Орлеане, случайно слышал о нем. У меня было небольшое приключение, в котором он принял косвенное участие и, надо сказать, сыграл некрасивую роль. Я сохранил острую неприязнь к этому человеку, который, как уже упоминалось выше, был адвокатом в Новом Орлеане. Это был, несомненно, тот самый Гайар, о котором говорил Сципион. Фамилия слишком редкая, чтобы ее носили два столь похожих человека. Кроме того, я слышал, что у него плантация где-то выше по течению реки, — в Бринджерсе, как я теперь припомнил. Все говорило за то, что это он. Если у Эжени Безансон не осталось друзей, кроме него, тогда Сципион был прав, говоря, что у нее нет больше друзей.
Слова Сципиона не только затронули мое любопытство, но вселили в меня смутную тревогу. Незачем говорить, что я был сильно заинтересован юной креолкой. Человек, спасший жизнь другому, притом красивой женщине, да еще при таких необычайных обстоятельствах, не может оставаться равнодушным к ее дальнейшей судьбе. Любовь ли пробудила во мне этот интерес?
Сердце мое, к моему удивлению, ответило: нет! На пароходе мне казалось, что я почти влюблен в эту девушку, а теперь, после романтического приключения, которое должно было бы усилить это чувство, я совершенно спокойно вспоминал события прошлой ночи и сам удивлялся своей холодности. Я потерял много крови — уж не вытекло ли вместе с ней и мое зарождавшееся чувство? Я пытался объяснить себе это странное явление, но в то время я делал еще только первые шаги в познании человеческого сердца. Любовь была для меня неведомой страной.
Одно удивляло меня: когда я пытался представить себе лицо креолки, передо мной с необыкновенной четкостью вставали черты другого лица из мира моих грез.
«Как странно, — думал я, — опять это прелестное видение! Плод моей больной фантазии. Ах, чего бы я не дал, чтобы этот образ оказался живым существом!»
Теперь я не сомневался: я не был влюблен в Эжени Безансон, однако и не относился к ней равнодушно. Чувство мое было дружбой, и интерес, который я испытывал, — дружеским участием. Это чувство было так сильно, что я тревожился за нее и мне хотелось узнать побольше о ней и ее делах.
Сципион не отличался скрытностью; не прошло и получаса, как он рассказал мне все, что сам знал о ней.
Эжени Безансон была единственной дочерью и наследницей плантатора-креола, умершего около двух лет тому назад; некоторые считали его очень богатым, другие уверяли, что дела его сильно расстроены. Надзор за всем своим поместьем он завещал Доминику Гайару вместе с управляющим Антуаном. Обоих назначили опекунами молодой девушки. Гайар был адвокатом Безансона, а Антуан — его старым слугой. Антуан всегда пользовался исключительным доверием своего хозяина, а в последние годы стал скорее его другом и компаньоном, чем слугой.
Через несколько месяцев Эжени Безансон достигнет совершеннолетия, но велико ли будет ее наследство, этого Сципион не знал. Он знал только, что после смерти ее отца Гайар, главный распорядитель всего имущества, давал ей очень много денег, сколько бы она ни пожелала, и ни в чем ее не ограничивал; что она была очень щедра и даже расточительна и, как выразился Сципион, «швырялась золотыми долларами, словно это простые камешки».
И Сципион принялся рассказывать мне о блестящих балах, которые она давала на своей плантации, а также о том, как дорого обходилась жизнь «молодой мисса» в городе, где она проводила большую часть зимы. Всему этому можно было легко поверить. Судя по тому, что мне пришлось наблюдать на пароходе, у меня создалось впечатление, что Сципион совершенно правильно описал свою госпожу. Натура пылкая и увлекающаяся, великодушная и несдержанная, легкомысленная в своих тратах, живущая только настоящим, не думая о будущем, — такая наследница была находкой для недобросовестного опекуна.
Я видел, что бедный Сципион очень привязан к своей хозяйке: при всем своем невежестве он подозревал, что все это расточительство не доведет ее до добра.
— Я очень боюсь, масса, — сказал он, качая головой, — что так не может продолжаться всегда, всегда. Даже сам Колониальный банк и тот лопнет, если вечно швырять деньги на ветер.
Когда Сципион дошел в своем рассказе до Гайара, он закачал головой еще выразительней. У него были, очевидно, какие-то подозрения насчет этого человека, но он не хотел их высказывать. Я узнал достаточно, чтобы убедиться, что этот Доминик Гайар и есть тот самый адвокат, который жил в Новом Орлеане на *** улице. У меня не осталось никаких сомнений, что это он. Юрист по профессии, но на самом деле биржевой спекулянт, дающий деньги в кредит, то есть попросту ростовщик, он был, кроме того, богатым плантатором, чье большое поместье граничило с поместьем Безансонов, и имел более сотни рабов, с которыми обращался крайне жестоко. Все это совпадало с тем, что я слышал о положении и характере известного мне Доминика Гайара. Несомненно, это он.
Сципиoн рассказал мне о нем еще кое-какие подробности. Он был советчиком и товарищем старика Безансона «на его беду», как выразился Сципион: верный негр думал, что Безансон сильно пострадал от этого знакомства.
— Масса Гайар не раз обманывал старого хозяина. Он надувал его много-много раз, можете поверить Зипу, — сказал он.
Еще я узнал от него, что Гайар проводит летние месяцы в своем поместье, что он каждый день бывает в «большом доме», где живет мадемуазель Безансон и где он чувствует себя как дома, а ведет себя так, «будто все принадлежит ему и он хозяин всей плантации».
Мне показалось, что Сципион еще что-то знает об этом человеке, что-то определенное, но не хочет мне говорить. Ну что ж, вполне понятно — мы были слишком мало знакомы. Я видел, что он терпеть не может Гайара, но мне трудно было решить, потому ли, что он хорошо его знает, или в нем говорит инстинктивное чувство, очень сильно развитое у несчастных рабов, которым запрещено рассуждать.
Однако в его рассказе было слишком много фактов, чтобы считать это чувство инстинктивным. Он, видимо, действительно многое знал. Кто-то должен был сообщить ему эти сведения. От кого он их получил?
