— Да?
— Мне кажется, масса, что не в этом дело.
— А в чем же?
— Сказать по правде, масса, я думаю, те люди, что хотели ее купить, были плохие люди.
Он выразился очень деликатно, но я понял его намек.
— Если так, Аврора, должно быть, очень красива. Верно, друг Сципион?
— Старый негр ничего не смыслит в этом, масса, но люди говорят — и белые и черные люди, — что она самая красивая квартеронка[27] во всей Луизиане.
— Вот как! Она квартеронка?
— Да, это так, масса, так оно и есть. Она цветная девушка, но вы бы этого не сказали: она такая же белая, как сама мисса Жени. Мисса тоже говорила это много-много раз, но я вам скажу — между ними очень большая разница: одна — богатая госпожа, другая — бедная невольница, такая же, как старый Зип. Ай-яй, совсем как старый Зип! Купи ее, продай ее — все равно!
— Ты можешь описать мне Аврору, Сципион?
Я задал ему этот вопрос не из простого любопытства: у меня была на то серьезная причина. Мое ночное видение все еще преследовало меня, передо мной стояли загадочные черты этого прелестного лица, не принадлежащего по типу ни к кавказской, ни к индийской, ни к монгольской расе. Быть может… Возможно ли?..
— Ты можешь описать ее, Сципион? — повторил я.
— Описать ее, масса? Вы хотите, чтобы Зип описал ее? Мо… могу.
Я не рассчитывал на очень ясное описание, но думал, что по каким-нибудь отдельным чертам смогу определить, похожа ли эта девушка на мое видение. В моей памяти этот образ запечатлелся так отчетливо, как если бы я и сейчас видел его перед собой. Я сразу пойму, похожа ли Аврора на него.
— Так вот, масса, некоторые люди говорят, что она гордая, но это потому, что они завидуют ей. Это правда, есть такие негры. Но она совсем не гордая со старым Зипом, уж это правда. Она разговаривает с ним, и много рассказывает ему, и учит старого негра читать, старую Хлою — тоже, и малютку Хло, и…
— Я просил тебя описать ее наружность, Сципион.
— О! Описать ее наружность?.. Что значит — на кого она похожа?
— Ну да. Какие у нее волосы, например? Какого цвета?
— Черные, масса, черные, как сапог.
— Они прямые?
— Нет, масса, что вы! Ведь она квартеронка.
— Значит, вьющиеся?
— Не такие, как вот эти, — тут Сципион показал на собственную голову, покрытую крутыми завитками, — а длинные и, люди говорят, похожи на волны.
— Понимаю. Они спадают ей на плечи?
— Вот-вот, масса, на спину и на плечи.
— И пышные?
— Что это значит, масса?
— Густые, пушистые.
— Боже мой! Такие густые, как хвост старого енота!
— Ну, а глаза?
Глаза молодой квартеронки Сципион описал довольно сбивчиво, однако он сделал удачное сравнение, которое меня удовлетворило: «Они большие и круглые, а блестят, как у лани». Описание носа никак ему не давалось, но после нескольких наводящих вопросов я выяснил, что нос у нее маленький и прямой. Брови, зубы, цвет лица были описаны им очень правдоподобно, а про щеки он сказал: «Красные, как персик».
Как ни забавно было данное негром описание, мне совсем не хотелось смеяться. Я был слишком заинтересован и слушал каждую подробность с волнением, которое и сам не мог объяснить. Наконец портрет был закончен, и я пришел к выводу, что Сципион описал мое ночное видение. Когда он замолчал, я горел желанием увидеть эту прелестную, бесценную квартеронку.
Вдруг раздался звонок.
— Зипа зовут, масса. Ему звонят из дома. Он сейчас же вернется назад.
С этими словами Сципион вышел от меня и побежал к дому.
Я лежал и думал о странном, можно сказать — романтическом положении, в котором оказался. Еще вчера, даже этой ночью я был бедным странником, не имеющим и доллара за душой, и не знал, под чьим кровом найду себе приют. А сегодня я — гость прекрасной дамы, молодой, богатой, свободной, ее больной гость, уложенный в постель на неопределенное время: за мной ухаживают и обо мне заботятся.
Эти мысли вскоре сменились другими. Их вытеснили воспоминания о моем видении, и я стал сравнивать его с портретом квартеронки, данным Сципионом. Чем больше я думал, тем больше находил в них сходства. Да и как бы я мог так ясно представить себе ее лицо, если бы никогда его не видел? Это почти невозможно. Я должен был видеть ее. Почему бы и нет? Когда я потерял сознание и меня подобрали, разве она не могла находиться среди окружавших меня людей? Это было весьма возможно и все объясняло. Но точно ли она была там? Надо спросить Сципиона, когда он вернется.
Длинная беседа с ним утомила меня, так как я был еще слаб и истощен. Несмотря на яркое солнце, светившее в мою комнату, я начал дремать, а через несколько минут откинулся на подушку и крепко заснул.
Глава XVIII. КРЕОЛКА И КВАРТЕРОНКА
Я проспал, вероятно, около часа. Затем что-то разбудило меня, но я продолжал лежать неподвижно, еще в полузабытьи, и впечатления внешнего мира с трудом доходили до моего сознания. Это были приятные впечатления. В воздухе был разлит нежный аромат, я слышал слабый шелест шелка, что говорило о присутствии нарядных дам.
— Он просыпается, мадемуазель, — тихо произнес нежный голос.
Я открыл глаза и взглянул на говорившую. Первую минуту мне казалось, что сон мой продолжается. Передо мной стояло мое ночное видение: прелестное лицо, черные волнистые волосы, блестящие глаза, изогнутые брови, нежный, красиво очерченный рот, яркий румянец — я снова увидел ее!
«Это сон? Нет, она дышит, она шевелится, она говорит!»
— Видите, мадемуазель, он смотрит на нас! Он проснулся!
«Так это не сон, не видение! Это она — Аврора!»
Я, видимо, еще не совсем пришел в себя и спросонок разговаривал вслух. Но только последние слова я произнес так громко, что их можно было расслышать. Вслед за ними раздалось восклицание, которое окончательно разбудило меня. Тут я увидел две женские фигуры, стоявшие у моей постели. Они с удивлением смотрели друг на друга. Одна была Эжени, другая, без сомнения, Аврора.
— Он зовет тебя! — с удивлением сказала госпожа.
— Он зовет меня! — с таким же удивлением повторила невольница.
— Но откуда он знает твое имя?
— Не могу сказать, мадемуазель.
— Ты уже была здесь раньше?
— Нет, только сейчас…
— Очень странно! — сказала Эжени, поворачиваясь и вопросительно глядя на меня.
Теперь я совсем проснулся и понял, что невольно говорил вслух. Мне надо было объяснить, как я узнал имя квартеронки, но при всем желании я не знал, что сказать. Признаться, о чем я думал, когда эта фраза сорвалась с моих губ, — значило поставить себя в очень глупое положение; ничего не говорить — значило позволить мадемуазель Безансон строить всевозможные догадки. Надо было что-то выдумать, без маленькой хитрости никак не обойтись.
