Гуго предложил отвезти женщину в ближайший город, но она с негодованием отказалась. Однако взяла пригоршню серебряных пенсов, одеяла и хлеб, которые Махелт выделила из собственных запасов.
– Держитесь подальше от дороги и идите в приорат Тетфорда, – посоветовал Гуго. – Скажите, что вас послал граф Норфолк и велел дать вам милостыню в память о графине Иде.
Старуха презрительно взглянула на него.
– А в память о ком мне вот это? – спросила она, указывая на свою разоренную ферму.
* * *
Гуго принял решение увести отряд с дороги и далее следовать малоизвестными тропами. Хотя это удлиняло путь, так было меньше шансов наткнуться на отряды мародеров, неважно какой партии. Тем не менее запах дыма по-прежнему густо висел в воздухе, и они то и дело встречали людей, которые прятались в ложбинах и рощах со своим добром и животными. Попадались и трупы: на деревьях висели покойники с раздувшимися сломанными шеями. На обочинах лежали тела дряхлых и немощных, погибших во время бегства. Один раз им встретилось душераздирающее зрелище мертвой старой женщины, которая прижимала к груди маленького ребенка, очевидно внука. Махелт заставляла себя смотреть: она должна засвидетельствовать творящиеся зверства, отвернуться было бы трусостью. Гуго тоже смотрел, поджав губы от невысказанного отвращения. Повсюду они слышали одно и то же: пришли люди короля Иоанна, грабя и сжигая, а за ними – французы, делая то же самое. Как сказала старуха, они друг друга стоили. Мир горел.
В сумерках отряд остановился, чтобы напоить лошадей и провести ночь в Бишопс-Стортфорде. Гуго рассудил, что там будет относительно безопасно, поскольку до Лондона всего день езды. Здесь не было людей короля, а французы, отправившиеся на север грабить, уже прошли.
Они попросили приюта в поместье, и управляющий епископа Лондонского открыл для них конюшни и позволил лечь в зале. Еды оказалось в обрез, и они довольствовались собственными припасами, дополнив их местным элем, водянистым и кислым. Слуги следили за ними, сверкая глазами.
Отец Гуго кутался в меха, сгорбившись в раздумье над кубком.
– Та старуха, – произнес он, – какую справедливость она видела? Столько ферм сожжено! Столько полей выгорело дотла, столько животных и людей погибло! Мы возделываем землю и выращиваем скот, а затем либо смотрим, как дело наших рук уничтожают, либо сами беремся за факелы. Когда-то у меня была прелестная молодая жена, и я построил замок на пепелище старого, сожженного королем. Теперь у меня нет ни жены, ни замка, и все, что я видел сегодня, – сожженные дома, любезность новых королей. Я слишком зажился на свете.
– Вы устали, утомлены дорогой и скорбите. – Гуго был потрясен, что его отец заговорил о том, чтобы сдаться. Отец всегда встречал испытания с непоколебимым, стоическим хладнокровием. – Вам станет легче, когда мы доберемся до Лондона.
Граф поднял на Гуго усталые покрасневшие глаза.
– Не указывай мне, что мне чувствовать. – Он отыскал соломенный тюфяк, который положил его оруженосец, закутался в плащ и повернулся спиной, не проронив больше ни слова.
Гуго сел на скамью у камина и тоже запахнулся в плащ. Махелт присоединилась к нему, и он протянул ей свой кубок. Она сделала глоток, и Гуго смотрел, как двигается ее горло. По дороге жена почти ничего не говорила и еще больше замыкалась в себе с каждой новой картиной грабежа и злодеяний, сожженных ферм, разрушений и бессмысленных убийств.
– Ваш отец прав, – вяло сказала Махелт. – Все едино. Людовик и Иоанн. Разницы между ними ни на грош.
– В мирное время разница между ними безмерна, – ответил Гуго, – но в военное время – действительно никакой. По крайней мере, для простого народа.
Он взял у жены кубок, выпил и налил еще. Хотя эль был скверным, по крайней мере, он мог занять себя привычным делом. Поглядывая на отца, свернувшегося клубочком под одеялом, Гуго не мог поверить, что тот отвернулся к стене.
– Вы должны взять власть в свои руки, – сказала Махелт. – Даже если ваш отец поправится, он уже не способен принимать решения.
– Думаете, я способен? – невесело засмеялся Гуго.
Она немного помолчала и тихо ответила:
– Да.
Гуго осторожно выдохнул. Махелт была отважной, искренней и сильной, но никогда не признавала своих ошибок. Даже пойти на компромисс было для нее нелегко. Ему показалось, что дверь, которую захлопнули у него перед носом, вновь приоткрылась и в щель упал лучик света.
– Причем верные решения?
– А кто на это способен? – Подбородок Махелт задрожал. – Я знаю, почему вы хотели, чтобы мы с детьми остались во Фрамлингеме. Вы всего лишь мужчина, как вы сами сказали. А я не только дочь Маршала, но и жена Биго, и мне нужно двигаться дальше, или я навсегда останусь в этом ужасном одиноком месте.
У Гуго заныло в груди от распиравших его чувств, от надежды, которую он не смел выказать. Он притянул жену к себе и нерешительно поцеловал, а она столь же нерешительно откликнулась. Их объятие было заданным друг другу вопросом, определенного ответа на который еще не существовало. Они легли на соломенные тюфяки, разложенные оруженосцами, и уснули, заключив друг друга в объятия. Впервые за много месяцев они были так близки – рука Гуго обхватила длинную темную косу Махелт, ее рука лежала на его груди, ощущая размеренное биение сердца.
А граф спал один, как уже очень давно, и слезы заполняли следы лет в уголках его глаз.
Глава 46
Лондон, октябрь 1216 года
В доме на Фрайди-стрит Махелт наблюдала за тем, как вокруг большой кровати развешивают новый полог. Полог был темно-красным, из добротной тяжелой ткани фламандского прядения, идеальный выбор для зимы, но когда его повесили, руки у всех горели огнем. Наконец она отступила, осмотрела полог, проверила длину и с облегчением кивнула женщинам, чтобы те раздернули занавес и закрепили на крючках, пока не настанет время задернуть его перед сном.
Они провели в Лондоне уже десять дней, и Махелт постепенно втянулась в повседневные заботы. После возвращения домой она первым делом обняла детей и некоторое время не выпускала их из виду.
Гуго должен был уехать почти сразу по делам графства, а именно чтобы забрать деньги из клада, спрятанного в аббатстве Колна. При упоминании этого места, осознании, что он едет туда, между ними вновь возникло напряжение, но Махелт постаралась не бередить раны, которые едва начали заживать. Им нужны эти деньги, и придется проживать свои запасы, потому что доступа к доходам с поместий нет.
После их возвращения свекор бо́льшую часть времени сидел у огня и поначалу лишь глядел на него, вызывая в памяти картины прошлого и прижимая к груди вышитую ленту, над которой трудилась Ида. Однако в последние несколько дней он немного стряхнул оцепенение и начал работать над документами и грамотами, касающимися юридических аспектов правления Людовика. Казалось, он обрел утешение в подборе выверенных слов и решении интеллектуальных вопросов, не требующих эмоций. Он искал утешения у внуков, и хотя Роджер был слишком непоседлив, Гуго нравилось сидеть рядом с дедушкой и смотреть, как тот пишет. Оба мальчика были в восторге от песочницы, процесса плавки сургуча и прижимания печати к податливому материалу. Махелт припомнила, как делала то же самое, когда ее отец запечатывал документы, протянутые писцом, и какой важной тогда себя чувствовала. Приступ грусти пронзил ее. Махелт почти не видела отца после его возвращения в Англию. Ведущиеся военные действия означали, что она не может навестить свою семью, поскольку это небезопасно. Пока отец Гуго сидел у огня и вникал в юридические документы, ее отец разъезжал на коне на службе у Иоанна, все еще крепкий и бодрый, все еще в седле, но в семьдесят лет ему тоже следовало сидеть дома и смотреть, как внуки играют у ног.
